Стой всё время позади…
Г. П. Когитов-Эргосумов
Знал, знал этот подлый Золотой Петушок о приближении угрозы, и поднимал тревогу всеми доступными ему средствами. Его ли вина, что из мешка этих сигналов не видно? что человек, заявляющий: “Граница на замке, а ключ у меня в кармане”, – до того заразился благодушием, что не только открывает замок по первому требованию снаружи, но и сам ключ отдал гостям (с молчаливого одобрения царя Додона, разумеется); но может быть, так оно и нужно. Ясно из всего сказанного только одно – Золотой Петушок сделал своё дело, неясно только, было ли так на самом деле или же стало на страницах изданий, исповедующих ретроспективную благонамеренность.
До какой степени простиралось миролюбие царя Додона и благодушие его пограничников, видно ещё и из того, что
“самолёты немецкой гражданской авиации, летавшие по трассе Берлин – Москва – Берлин, часто ‘сбивались’ с курса и оказывались над районами Советского Союза, удалёнными от этой трассы” [87, т. 3, с. 332].
Если противовоздушная оборона не воевала с вражескими самолётами-разведчиками, то это до некоторой степени простительно, так как разведчики летают на высотах, превышающих высотную досягаемость зенитных средств, и со скоростями, чрезвычайно затрудняющими их перехват истребителями ПВО; но гражданские самолёты летают на меньших высотах и с меньшими скоростями, что даёт им возможность гораздо тщательнее и детальнее разведывать местность, чем настоящим, специализированным самолётам-разведчикам. А всё-таки даже эти пассажирские самолёты додоновская противовоздушная оборона не сбивала, и это уж совсем непонятно и непростительно. Сейчас, впрочем, все эти упущения исправлены, и ПВО сбивает гражданские самолёты даже в тех случаях, когда они с курса не сбиваются.
Залихватский марш сопровождает чудо-богатырей, которые прямо с парада отправляются на фронт. Народ же и тут не теряет возможности проявить свою политическую мудрость и преданность монарху (что, впрочем, одно и то же):
Ты себя-то соблюди,
Стой всё время позади.
И действительно, сколько мне помнится, Додон только один раз за всю войну выезжал в войска (кажется, при подготовке Смоленской операции 1943 г.), предпочитая поражать врага на карте или, ещё лучше, прямо на глобусе. Впрочем, это не мешает монархическим художникам изображать царя Додона стоящим на заснеженном косогоре в окружении генералов и глядящим орлиным взором вдаль, туда, где
Теперь остался я один,
За мной одним идёт охота.
Будь проклят сорок первый год
И вмёрзшая в снега пехота!
Мне кажется, что я магнит,
Что я притягиваю мины,
Разрыв – и лейтенант хрипит
и смерть опять проходит мимо… [С.Гудзенко]
– и подписывать под этим “Царь Додон в полях под Москвой” или “Царь Додон беседует с бойцами в развалинах Сталинграда”. Всё это не мешает монархическим литераторам говорить:
Коли бійці на полі бою умирали,
Припавши гордовито й строго до землі,
До них підходив у печалі батько Сталин,
І не вмирали воїни – в безсмертя йшли…
М.Стельмах “Вождь” [59, с. 255].
Однако такие “картины” и такие “стихи” не должны восприниматься нами как издевательство и глумление над памятью мёртвых и потому беззащитных людей, как это может показаться сгоряча. Ведь если сам народ через посредство своих самых преданных слуг заявляет
Стой всё время позади,
– то что же прикажете делать? Нельзя же запретить народу хорошо относиться к своему начальству.
Такое поведение монархов научно обосновано и имеет прочную историческую традицию. Вот, например, В.С.Прибытков: он не только не рисует Дмитрия Донского раненым на Куликовом поле, но даже гневно обличает подобных “реалистов” [106, с. 32 – 34]. Но, обличивши их достаточно и доказавши, что Дмитрия на поле битвы не было, он далее пишет:
“Отдавая великокняжеские доспехи Михаилу Бренку, Дмитрий, конечно, думает не о гибели, а об избавлении от неё. Причём обвинять его в трусости как сейчас, так и в годину сдачи Москвы Тохтамышу не следует. Тут не трусость. Тут обычное поведение великого московского князя, вряд ли не продиктованное его советниками.
Нежелание бояр подвергать опасности носителя верховной власти естественно, разумно, и если Дмитрий послушался их совета, то выказал не ‘трусость’, а государственную мудрость.
У Дмитрия уже есть репутация борца с татарами, воеводы уже выиграли ему два года назад битву на реке Воже, Дмитрий – великий князь, простолюдины на него смотрят как на героя, и каков бы ни был исход сражения у Дона, одно имя спасённого князя будет объединять русские дружины и приводить народ в брожение” [106, с. 34 – 35].
Тут не трусость, не глупость и не измена – тут обычное поведение московского великого князя, хороняки и бегуна, по выражению злоязычного диссидента князя Курбского. Зачем погибать тому человеку, жизнь которого представляет собой действительную ценность для общества, когда вокруг кишмя кишит серая масса, которая никакой ценности не представляет и которая всей своей жизненной обстановкой приведена к роли человеческого компонента? Зачем погибать самому, когда себя жалко и можно устроить так, чтобы погибали другие, которых не жалко? Зачем самому лезть в трясину, когда так просто загатить её телами подчинённых?
Нет, тут не трусость, не глупость и не измена – тут государственная мудрость и продуманная политика. Зачем лезть наперёд, когда есть подхалимы-поэты вроде Михаила Стельмаха, которые всё равно изобразят царя стоящим впереди? Отчего и не стоять позади, когда есть подхалимы-историки вроде Владимира Прибыткова, которые всё равно докажут, что это выгодно и потому нравственно? Отчего не беречь себя, когда есть подхалимы-публицисты вроде меня, которые станут трубить о такой доблести на весь свет?
Нет, тут не трусость, не глупость и не измена – тут целая общественная система, называемая абсолютной монархией, а трусость, глупость и измена – не более как её обязательные атрибуты…
Да, было время – я был помоложе, поглупее, и, скажем прямо, не так искренне предан абсолютной монархии как теперь, – и считал я тогда, что именно нужно запрещать народу любить таких поганых начальников, всячески их разоблачать и высмеивать, и даже сам подавал в этом пример. Но теперь я поостыл и смотрю на эти вещи несколько иначе.
Прежде всего я задал себе вопрос: должно ли сочувствовать бандитам, вышедшим на большую дорогу не наточивши предварительно ножей, и от того потерпевшим неудачу? и можно ли считать, что бандиты, вооружённые ракетами и радарами, лучше и прогрессивнее бандитов, вооружённых только палками и мотыгами?
Поразмыслив, я на оба эти вопроса ответил отрицательно, и тогда заметил, что и самое радикальное разоблачение додоновщины сводится нередко к сожалению по поводу того, что бандиты, на которых мы надеялись как на каменную гору, оказались не на высоте положения, не на уровне современных требований. Уж как негодовал на царя Додона поэт Евгений Евтушенко, а ради чего? Его радует, видите ли, то, что с устранением никуда не годного Додона
Все страхи победившая Россия
Ещё больший внушает страх.
Следовательно, и прежние монархи страх внушали кому следует, и новые страх внушают, причём не меньший, чем внушали их антецессоры, – так из чего же стоит кипятиться, негодовать, проливать чернила?
Теперь я на вопрос, что такое додоновщина, спокойно отвечаю: это не глупость и не измена, это абсолютная монархия, то есть такой общественный строй, при котором глупцы могут беспрепятственно проявлять свою глупость, а изменники – совершенно свободно совершать изменнические поступки, не неся за это никакой ответственности, если так приказал царь. Теперь я думаю: полно, так ли уж глуп и несостоятелен Додон, как он представляется неблагонамеренному уму? Ведь Алексей-то Михайлович, например, Тишайшим звался, а Украину захватил. Дело, стало быть, не во внешней щеголеватости, а в непреклонности и нерушимом морально-политическом единстве, – и потому от смеха я стараюсь воздержаться.
Як дитиною, бувало,
Упаду, собі на лихо,
То хоч в серце біль доходив,
Я собі вставала тихо.
“Що, болить?” – в мене питали,
Але я не признавалась.
Я була малою горда, –
Щоб не плакать, я сміялась.
А тепер, коли для мене
Жартом злим кінчиться драма
І от-от зірватись має
Гостра, злобна епіграма, –
Безпощадній зброї сміху
Я боюся піддаватись
І, забувши давню гордость,
Плачу я, щоб не сміятись.
.