Отпирай ларцы скорее…
Г. П. Когитов-Эргосумов
Но почему же я начал разбор военных приготовлений царя Додона прямо с лисьего хвоста? Просто не понимаю! Ведь перед этим идут такие взволнованные и проникновенные слова:
Ну, ребятушки, война,
И подмога нам нужна.
Делать нечего, живее,
Отпирай ларцы скорее…
Иными словами,
“в конце июля 1941 г. повсеместно в стране началось создание фонда обороны из добровольных пожертвований денежных средств и материальных ценностей […] Всего по стране к 21.03.1942 г. добровольные взносы трудящихся в фонд обороны составили 2 282 Мр деньгами, 1 915 Мр облигациями государственных займов, 7740 кг серебра, 89.1 кг золота. От колхозов и колхозников поступили десятки тысяч тонн продовольствия” [87, т. 4, с. 161].
По какому-то странному и даже подозрительному упущению официальная история ничего не сообщает о финансовой стороне чрезвычайных мер, а между тем военный заём – не добровольный, а вполне обязательный, доходивший до половины заработной платы – составлял весомую часть лисьего хвоста и остался в памяти народа прочнее, чем все прочие бедствия. Это, вероятно, произошло потому, что отпуска и выходные дни, занятые работой, ушли безвозвратно, а военный заём оставил по себе вещественный след в виде кип облигаций, с обязательством заплатить по ним, когда будут деньги. Поскольку погашение этого займа было отсрочено на десятки лет, в продолжение которых наши финансы претерпели целое бедствие в лице реформ 1948 и 1961 гг., то реально из взятого на время войны взаймы седого бобра наш мужик получил от силы кусочек уха.
Сульфоксидов, который имеет обыкновение выхватывать у меня из рук едва законченные листы рукописи, и тут остался верен себе. Дочитав до последнего абзаца, он спросил меня:
– Почему ты обвиняешь официальную историю в упущениях, вместо того чтобы потрудиться самому и поискать – нет ли в других книгах материалов, восполняющих это упущение? Разве, по-твоему, авторы официальной истории должны всё сами делать? Они ведь тоже чиновники, и ничто человеческое им не чуждо, – иногда и отдохнуть хочется.
– Да я не против того, чтоб чиновники департамента истории жили хорошо – пусть себе живут! А в другие книги я не заглядываю потому, что руководствуюсь законом…
– Каким таким законом?
– Прекрасно тебе известным законом равнораспределения вранья по страницам монархических изданий. Закон этот, если хочешь знать, состоит в том, что всякое враньё, зарождающееся первоначально в какой-либо одной книге, в случае признания его верным, обоснованным и своевременным очень быстро распространяется по всем книгам, так что с какого бы ты места ни начинал читать какую угодно книгу – через несколько страниц для тебя становится ясной принятая в ней система вранья. Так не всё ли равно, какую книгу читать?
– Закон этот, конечно, является наиболее общим законом содержания монархической литературы, но всё же и в его рамках возможны удивительные открытия. Вот, например, ты часто цитируешь шеститомную “Историю Великой отечественной войны Советского Союза 1941 – 1945 гг.”, но по какому-то странному и подозрительному упущению не заглянул на страницу 24 первого тома. А там на твои сетования дан прямой ответ:
“Перевод экономики Германии на военные рельсы в мирное время, усиливший диспропорцию между различными отраслями промышленности и резко увеличивший непроизводительные расходы, требовал огромных средств для финансирования военного хозяйства […] Финансирование германских вооружений происходило путём ограбления и чудовищной эксплуатации трудящихся, увеличения налогов как прямых, так и косвенных, а также за счёт золотого запаса рейхсбанка и роста государственного долга […] Финансирование военного хозяйства проводилось и путём прямого ограбления отдельных групп населения. Захватив кассы распущенных буржуазных партий и разгромленных профсоюзов, гитлеровцы обратили большую часть этих средств на нужды военного производства. Из принудительных сборов, которые выплачивались трудящимися Германии в фонд ‘трудового фронта’ и составляли приблизительно 300 млн.марок в год, подавляющая часть также передавалась германским военно-промышленным магнатам.
9.06.1933 г. был издан закон об ‘экономической измене’, который санкционировал грабёж лиц ‘неарийского происхождения’ и всех тех, кто по какой-либо причине был неугоден гитлеровцам. По признанию Шахта, это дало только одной иностранной валюты на 100 млн. марок […]
С 1935 г. был начат выпуск долгосрочных государственных займов, принудительно размещаемых главным образом за счёт сберегательных касс. За 10 лет таким путём было размещено займов на сумму более 60 млрд. марок, из которых 23 млрд. было навязано сберкассам” [1, т. 1, с. 24].
“До войны налоги и сборы с населения в доходах государственного бюджета СССР занимали около 5 %, а в годы Отечественной войны – до 14 % […] В июле 1941 г. была установлена временная 100 % надбавка к сельскохозяйственному и подоходному налогам […] С 1.01.1942 г. эта надбавка была заменена специальным военным налогом. [Вот он, лисий хвост-то! – прибавил в этом месте от себя Сульфоксидов.]
За 4 года (1942-1945) поступления военного налога составили 72.1 Гр […] В ноябре 1941 г. был введён налог на холостяков, одиноких и малосемейных граждан (имевших не более 2 детей). Платежи по этому налогу составили по 1.01.1946 г. 8.1 Гр […]
Облагаемый сельскохозяйственным налогом доход определялся не по фактическому доходу, а по установленным нормам доходности. Эти нормы, в связи с ростом рыночных цен, были дважды повышены – в 1941 и 1943 гг, в общем в 5.1 раза против 1940 г. Вместе с тем были пересмотрены и ставки сельскохозяйственного налога, прогрессия которых в довоенное время обрывалась на 4 кр. Прогрессия в шкале обложения этим налогом была продлена до годового дохода в 10 кр […] Поступление сельскохозяйственного налога увеличилось с 2.1 Гр в 1940 г. до 5.6 Гр в 1945 г.“ [99, с. 71 – 72].
– Вот, говорят, что война лишения людям приносит – неправда всё! – продолжал Сульфоксидов. Если война за правое дело ведётся, то народ во время неё начинает жить лучше, чем в мирное время. Ну, и начальство видит, что мужик шкурой начинает обрастать, и со своей стороны меры принимает, чтобы он как-нибудь не помер от непривычного для него благополучия. А то лёгко ли дело:
“Индекс цен на колхозных рынках в 1943 г. по сравнению с 1940 г. увеличился на продукты растениеводства в 12.6 раза, на продукты животноводства – в 13.2 раза” [88, с. 129].
“В октябре 1942 г. на рынке пшеничная мука стоила в 33.3 раза дороже, говядина – в 15 раз, масло животное – в 23 раза, масло растительное – в 18.1 раза, молоко – в 22 раза дороже, чем в государственной торговле” [1, т. 2, с. 554].
О чём говорят эти числа? С одной стороны, они показывают, насколько возросло благополучие сельскохозяйственного мужика: он грёб деньги буквально лопатой, несмотря на то, что это были ассигнации (однако несмотря на то, что это были ассигнации, а не настоящие деньги, их всё же отбирали в фонд обороны). С другой стороны, они показывают, насколько возросло благополучие промышленного и вообще несельскохозяйственного мужика, который в военное время оказался в состоянии платить за еду такие деньги, которые он в спокойной обстановке счёл бы невозможным (хотя это тоже были ассигнации). С третьей стороны, в Германии такая благодать, как превышение розничной цены сливочного масла над нормированной в 50 раз, постигла мужика только в начале 1945 г. [100, с. 246], откуда следует, что если война ведётся за неправое дело, то благополучие народа во время неё или вовсе не возрастает, или возрастает гораздо более медленными темпами, чем в стране, воюющей за правое дело.
Так вот, чтоб мужик как-нибудь не обезумел от настигшего его со всех сторон благополучия, одних налогов оказалось недостаточно, и потому
“за годы войны трудящиеся СССР подписались на государственные займы на огромную сумму – 90 Гр, почти вдвое превышающую сумму размещённых в СССР займов до войны […] За 1941 – 1944 гг. было проведено 4 лотереи, давшие около 12 Гр […] Во время войны был установлен Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9.04.1942 г. особый вид займа у трудящихся путём перечисления в специальные вклады компенсации за неиспользованные отпуски в связи с их прекращением в годы войны. Эти вклады составили 10.3 Гр” [99, с. 73].
“С 23.06.1941 г. были установлены временные ограничения в выплате вкладов, хранящихся в сберегательных кассах (всего 6.8 Гр). Каждому вкладчику представлялось право получать по своей сберегательной книжке не свыше 200 рублей в месяц […] Ограничения эти были отменены в январе 1944 г.” [99, с. 309]
“В ноябре 1941 г. гитлеровское правительство законом о ‘железных сбережениях’ принудило рабочих и служащих помещать часть заработка на блокированные счета, обещая разблокировать эти суммы после окончания войны. За первые 1.5 года действия этого закона общая сумма ‘железных сбережений’ составила 1.4 млрд.марок. Сведений за последующие годы не имеется, но известно, что вся сумма ‘железных сбережений’ была вложена сберегательными кассами в казначейские векселя и использована гитлеровским правительством для финансирования войны” [100, с. 203].
Во время войны сбережения мужику ни к чему, потому что он и так благоденствует сверх всяких приличий; но начальство по доброте своей не совсем запрещает ими пользоваться, а выдаёт в месяц ровно столько, чтобы хватило купить на базаре 2.5 кг пшеничной муки, или 1300 г говядины…
– Что ж, тебе разве хочется хлеба? – не утерпел я, чтоб не перебить Сульфоксидова.
– Знаешь, гоголевская нищенка на это отвечала: “Как не хотеть! Голодна как собака”.
– Так, может, тебе и мяса хочется?
– Да всё, что милость ваша даст, всем буду довольна.
– Гм! – удивился я, – разве мясо лучше хлеба?
– Где уж голодному разбирать! Всё, что пожалуете, всё хорошо.
– Ну, ступай же с богом. Чего ж ты стоишь? Я же тебя не бью! – сказал я Сульфоксидову.
– И на том спасибо, – ответил он, – вот мальчик без штанов, так тот такие ассигнации видел, что предъявителю и впрямь выдаётся из разменной кассы плюха. Так что человек, получающий вместо плюхи 200 рублей в месяц, должен прыгать от радости: ведь на базаре его поджидают 350 г сливочного масла, или 800 г масла подсолнечного, или, наконец, если ему уж вовсе ничего этого не надо, то можно 4.5 литра молока купить ребятишкам (рассчитано по ценам октября 1942 г. [1, т. 2, с. 554]). А эти числа о чём говорят? Во-первых, о том, что во время войны монархический мужик приобретает свойство довольствоваться двумя с половиной килограммами хлеба в месяц, в то время как в спокойной обстановке этого количества хватило бы ему едва ли на неделю, не считая ещё других продуктов, которые мужик, по глупости своей, считает не лишними в своём рационе, но которые таковыми отнюдь не являются. Это опять свидетельствует о том, что благоденствовать мужик может только во время войны, поскольку только в это время желудок его не перегружен пищей и не мешает ему обращаться к интересам высшим. Во-вторых, это говорит о том, что если “расход зерна сократился в 1942 г. против 1940 г. более чем вдвое” [88, с. 92] то это свидетельствует не о лишениях, а о процветании. В-третьих, если мы учтём, что
“в декабре 1942 г. на государственном снабжении хлебом состояло 61.7 Мч […] Общая численность населения, находившегося на снабжении продовольственными товарами, по данным ЦСУ СССР, в марте 1943 г. составляла 50 Мч” [1, т. 2, с. 551],
то придём к выводу, что этим людям сбережения и вовсе ни к чему: начальство там уж само видит, нужен мужику хлеб или не нужен. И то, зачем ему хлеб давать: он его, по глупости своей, съест, а потом-то он опять понадобится! Вот что в книгах можно прочитать, особенно в толстых! – победоносно заключил Сульфоксидов.
– Ловкие ребята, что и говорить:
…Добра
Таки чимало натворили,
Чимало люду оголили
оті сатрапи-ундіра []
А всё же неясность выходит: во-первых, что такое “экономическая измена”? Вредительство? Или неисправимая склонность эксплуатировать других?
– Нет, скорее коллективизация.
– Ладно. Во-вторых, кто такой Шахт?
– Яльмар Шахт – это тамошний Вознесенский, руководитель военной экономики, военный преступник, осуждённый судом.
– Так его, стало быть, расстреляли?
– Нет, выпустили, только впредь не велели проказничать.
– Ну смотри, до чего гнусность тамошней демократии доходит: и преступник, и виновен, и судом осуждён – и всё же выпустили. То ли дело наш Шахт – и невиновен, и под судом не был – и всё-таки был расстрелян. Вот что значит порядок!
– Кстати, – сказал Сульфоксидов, – знаешь ли ты, что тамошний Вознесенский (после того как его выпустили) написал книгу “Как я помогал Гитлеру” (Meine Abrechnung mit Hitler), а здешний Шахт (перед тем как его расстреляли) написал книгу “Советская военная экономика в годы Великой Отечественной войны”. Ты в них не заглядывал? Рекомендую…
И я заглянул…