Начальная страница

Николай Жарких (Киев)

Персональный сайт

?

Борьба русского народа против попыток навязать ему демократию

Г. П. Когитов-Эргосумов

Народ своим безошибочным классовым, политическим чутьём ощущал в особе монарха своего союзника и прибегал к его защите всякий раз, когда бояре угрожали ввести конституцию или иными притеснениями погубить Россию. В свою очередь цари, опираясь на содействие столь благонамеренных бунтовщиков, всё более и более ограничивали влияние бояр и усиливали свою абсолютную власть, так что в конце концов добились даже права казнить любого человека по своему усмотрению и назначать себе преемников по усмотрению же. Такой союз народа с монархом, обусловивший великую силу Российской империи, являет собой более высокую ступень становления абсолютной демократии. Если же по временам цари и казнили отдельных бунтовщиков, то это были не настоящие вожди из народа, а соглашатели и изменники, подкупленные либо боярами, либо иностранными разведками, либо и теми и другими одновременно. Например, Стенька Разин был подкуплен персами, чтобы посеять смуту в России, но народ за ним против царя не пошёл; Ивашка Мазепа был подкуплен шведами и поляками, – как же иначе можно представить, чтоб человек взбунтовался против царя? – но народ и за ним не пошёл, и так далее.

Знаменательным приобретением этого периода является кристаллизация политической программы императорской власти. Прежняя политическая программа – “с дружиной найду себе золото и серебро” – не соответствовала более соотношению политических сил, поскольку, что ни говори, а заключала в себе некоторую конституцию, ограничивавшую права монарха по отношению к дружине, то есть боярам. Новая политическая программа – “два Рима пали, а третий – Москва – стоит, а четвёртому не быть!” – включая в себя рациональное зерно предыдущей программы о примате власти царя над властью денег, творчески развивает её применительно к новым условиям. В области внутренней политики она констатирует, что единственным средоточием истинной цивилизации, то есть передовой экономики, передового общественного строя и передовой идеологии, является Россия; поэтому именно на ней лежит обязанность указать всему миру путь к истинному прогрессу (естественно, что с российских монархов будет спрос, если они уклонятся от этой великой задачи или если мир не пожелает следовать по пути прогресса). В области внешней политики она констатирует, что только Россия сохранила в чистом виде политические достижения прежних абсолютных монархий и таким образом является единственной законной их наследницей; поэтому именно на России лежит обязанность распространить эти здравые политические принципы по всему миру, или, для начала, хотя бы а пределах Солнечной системы, так чтоб уж не было отдельно Земли, Марса, Венеры, а всё была бы Россия (естественно, что с российских монархов взыщется за межпланетные беспорядки). В целом эта формула, выражающая задачи внутренней и внешней политики в неразрывном единстве, означает обязательство российских монархов не складывать оружия до тех пор, пока в целом мире останется хоть один недоумевающий или не знающий русского языка. Задача эта трудная, потому мы все обязаны помогать монархам чем только можем, не щадя ради них крови и самой жизни (своей и чужой).

Этот аспект теории “Москва–третий Рим” – учение об ответственности России за поддержание и распространение монархизма– не является моей личной выдумкой, но постоянно обсуждается исследователями:

“Идея о сохранении истинного благочестия на Руси и о падении Константинополя вследствие отступления от православия царя и патриарха и послужили исходными пунктами теории о значении, задачах и целях православного российского царства […] С одной стороны, указание, что за погибелью православных царств Русь остаётся единственной представительницей православного мира, с другой – предвещание, что Руси предстоит избавить православный мир от ига неверных” [17, с. 60, 62].

“Покорение Константинополя турками (1453 г.) приблизительно совпадает по времени с окончательным свержением в России татарского господства (1480 г.), оба эти события естественно связываются на Руси, истолковываясь как перемещение центра мировой святости – в то время как в Византии имеет место торжество мусульманства над православием, в России совершается обратное”. [8, с. 238, подчёркнуто Г.П.К.-Э.].

“Только у одних русских сохранилась теперь правая, ни в чем не повреждённая вера, из всех народов только у них одних процветает истинное, совершенное благочестие, – вот на чём собственно основывается превосходство русских пред всеми другими народами, вот что даёт им несомненное право на первенство и главенство в православном мире. Пусть грек, или кто-либо другой, будет образованнее, развитее русского […] но зато русский твёрдо и право верит, хранит у себя истинное благочестие, чего нельзя сказать об образованном греке. Раз уверившись, что только у них одних теперь сохранилась правая вера, а что у других народов она замутилась […] русские, без всякой дальнейшей проверки справедливости этого убеждения, построили на основании его свои обязанности […]

Утеряют или исказят русские вверенное их хранению чистое православие, то оно утратится тогда и в целом мире, и вся страшная ответственность за его гибель падёт исключительно на одних русских […]

Русские не только должны тщательно беречь всё, что они наследовали от предков, не допускать ни в чём ни малейшей перемены […], но и считать своё русское нормой для определения того, что православно и что нет, что истинно, благочестиво и что нет […]

Всё иноверное не столько способно принести русским действительную, существенную пользу, сколько вред, так как всякий успех в этой жизни исключительно зависит только от истинного благочестия, которым обладают одни русские” [18, с. 15, 16, 21, 23].

Полезно отметить, что первым изобретателем афоризма “Москва – третий Рим” был псковский монах Филофей, предложивший его около 1522 года, после ликвидации псковской “демократии” и присоединения Пскова к Российской монархии в 1510 году. Дату эту выдвинул первый исследователь творчества Филофея В.Н.Малинин ещё в 1888 году [19, с. 1 – 8]; подтверждают её и новейшие исследования [20, с. 70]. До того времени Филофей ничего подобного не писал – видно, не понимал; а как только его, вместе с прочими, воссоединили и просветили светом истинной философии, так сразу понял. Приятно отметить, что территориальный рост Российской империи уже тогда сопровождался прогрессом философии в завоёванных странах. И это не осталось незамеченным. Например, Н.Н.Масленникова так и назвала раздел своей работы: “Филофей – идеолог сторонников присоединения Пскова к Москве” [21].

Другие подробности создания этой теории также имеют назидательный смысл. Идея эта была высказана Филофеем в “Послании на звездочётцев и латин” к Михаилу Григорьевичу Мисюрю Мунехину; Мунехин, если вы не знаете, был дьяком великого князя в только что завоёванном Пскове и был им 18 лет (1510 – 1528 гг.), а дьяк великого князя – это всё равно что нынешний сатрап. Излагая историю их переписки, В.Н.Малинин основательно предполагает, что Мунехин был рад обнаружить у себя под боком книжного человека и потому поощрял его писания и способствовал распространению его произведений [19, с. 14 – 18]. Таким образом, гениальный администратор М.Г.Мунехин движением своего указательного пальца создаёт гениального философа (не забывайте, что речь идёт о временах, предшествовавших Ивану 4-у, когда такой способ взаимодействия философии и администрации был господствующим). Елеазаров монастырь, в котором служил Филофей, не был знаменит литературными деятелями и вообще ничем не был знаменит, а в 16 веке вовсе захудал [19, с. 4 – 6, 19]; никаким собственным авторитетом в делах идеологии и литературы он не обладал и никто, конечно, не поверил бы, что Москва есть третий Рим, если бы всё это считалось личным мнением Филофея или Елеазарова монастыря. Своим широким распространением это учение обязано тому, что оно проникло во дворец царей чрез посредство многих посланий, к ним адресованных [20]. Мы видим на этом примере, что идеи только тогда становятся силой, когда они овладевают умами начальников.

Такое блистательное афористическое оформление генеральной политической идеи российского самодержавия делает честь как гениальной прозорливости монархов, так и усердию их учёных слуг. Но если мы хотим осветить достоинства российского самодержавия объективно и беспристрастно, то мы вынуждены будем признать, что монархи первой династии, к которым обращались первые проповедники новой политической мудрости, оказались не на высоте положения. Самое большее, на что они были способны – это открыть новую мудрость, признать её в теории; воплотить же её в практической жизни, бороться за выполнение этого открытия при помощи того круга средств, которым традиционно пользовались монархи первой династии, было невозможно. Не в этом ли одна из глубоких причин смены династий?

Надо сказать, что вопрос об отношении монархов к идее “Москва – третий Рим” и вопрос об отношении идеи “Москва – третий Рим” к монархам, хотя и породил в течение ста лет целую обширную литературу [8, 16 – 48], не имеет единственного ответа [Я, к сожалению, не смог вполне с ней ознакомиться – частично из-за редкости названных сочинений, частично из-за недоступности зарубежных и клеветнических изданий для рядового глуповского обывателя; поэтому о содержании работ [38 – 48] я сужу только по пересказам в монархических изданиях и не отвечаю за их адекватность.]. Разномыслие тут господствует полнейшее, и пределы его обозначаются следующими точками зрения:

1. “Москва – третий Рим” – официальная политическая теория [17, 18, 23, 16, 41 – 44] с двумя вариантами: клеветническим – утверждающим её агрессивную направленность [17, 32, 41, 44] и благонамеренным – утверждающим её миролюбивую направленность [16].

2. “Москва – третий Рим” – неофициальная теория, также с двумя вариантами: утверждающим её светскую направленность [24] и утверждающим её церковную направленность [25, 30].

3. “Москва – третий Рим” – вообще не теория, а восклицательный знак [21, 22, 26].

Эта последняя точка зрения объединяет в себе всё лучшее из других трактовок. Резюмируется она так:

“Теория ‘Москва – третий Рим’ не могла стать политической программой Русского централизованного государства в период его образования [подчёркнуто Г.П.К.-Э.], так как она не была теорией в полном смысле слова и не могла быть руководством к действиям. В эту теорию можно было вложить любое содержание. Так, позднее, в 19 веке, на ней было основано требование борьбы за наследство Византии. Но в 16 веке в обосновании прав на наследство Византии Русское государство не было заинтересовано […]

Однако то, что теория ‘Москва – третий Рим’ не стала официальной теорией Московского государства в 16 веке, ещё не говорит о том, что она не имела никакого положительного политического значения. Формула ‘Москва – третий Рим’ была выражением величия Русского государства, говорила о его независимости, признавала единство Русского государства, указывала на Москву как на центр Русского государства […]

‘Москва – третий Рим’ – удачная формула величия Русского государства, лишенная, однако, реального содержания” [22, с. 154, 157, 167].

В чём достоинства такой точки зрения, помимо её убедительности и ясности? – в том, что она не поднимает скользкого вопроса о стремлении России к мировому господству и теории “Москва – третий Рим” как выражении этого стремления. Вопрос этот всячески поднимают и смакуют клеветники России, а рьяные, но неумелые защитники монархии кидаются их опровергать, забывая пословицу “на воре шапка горит”. Что из этого выходит, видно хотя бы из статьи С.М.Каштанова:

“По мнению К.Туманова, в конце 16 – 17 веках и позднее ‘третьеромизм продолжал формировать мировоззрение московитов’ […] Проявление идеи третьего Рима Туманов усматривает во всей внешней политике России и в том числе в ‘панславизме’. Прибегая к фальсификации, он не стесняется утверждать, что и в Советском Союзе жива агрессивная ‘традиция’ теории третьеромизма’…” [24, с. 321]

Ведь я же предупреждал во введении ко второму разделу этого сочинения, что усиленное доказывание самоочевидного тезиса способствует только разрушению веры…

Н.Н.Масленникова, автор третьей точки зрения – лицо официальное, признанный специалист по идеологии русских царей; я же – лицо неофициальное (а пожалуй, даже и праздное), но взгляды наши по этому предмету, высказанные независимо, полностью совпали: цари первой династии только открыли закон, что Москва есть третий Рим, а вот выполнить его они не могли, – борьбу за выполнение этого закона повели уже их наследники.

К сожалению, сама исследовательница сузила значение своих слов, стремясь противопоставить свою трактовку всем прочим, – вместо того чтобы объединить их под своим покровом. Да, слова “Москва – третий Рим” – не более как восклицательный знак, но разве это мешает им быть политическим учением? Да, они лишены реального содержания и вполне могут быть заменены словами “Москва – третий Каракорум”, но для русской политической теории это – достоинство, а не упущение. Мы знаем великое множество теорий, которые и по форме и по содержанию представляют собой не что иное, как именно восклицательный знак, но это нисколько не мешает им называться политическими теориями, а не пустословием. В этом качестве теория третьего Рима является полноправным представителем своей группы, – достаточно сравнить её с теорией о том, что развитие делится на стадии, а стадии на фазы, и что вторая фаза первой стадии есть вместе с тем первая фаза второй стадии. И та и другая теории есть пустословие, но первая представляет пустословие яркое, ликующее, искромётное, а вторая – пустословие скучное, тоскливое и злобное. Первая запоминается легко и естественно, и никто не спутает учение “Москва – третий Рим” с учением “Москва – третий Каракорум”; вторая же запоминается ценой серьёзнейших умственных потерь, а что касается возможности отличить учение “развитие делится на стадии, а стадии на фазы” от учения “развитие делится на фазы, а фазы – на стадии”, то тут даже специалисты в бумажку заглядывают. Какое-то из этих учений гениально ясное, прогрессивное и полезное, а какое-то – запутанно-тёмное, реакционное и вредное, только как их различить?

Но так или иначе, а закон, что Москва есть третий Рим, был уже открыт и надо было думать, как же выполнить его. В этом отношении полезно отметить, что российская монархия уже в этом периоде своего развития выгодно отличалась от всех прочих монархий своим вниманием к научно-техническому прогрессу, особенно в области военного дела. Вот как пишет об этом современный историк Анатолий Николаевич Кирпичников:

“Средневековый писатель Ульрих фон Гуттен, оплакивая упадок рыцарства, писал, что в крепостях слышались грубые голоса наёмных ландскнехтов и дурно пахло порохом и собаками. Отмеченное здесь консервативное отношение к новому [огнестрельному] оружию и его плебейским носителям было совершенно чуждо Великому Новгороду (как затем и Московскому государству). Государство, в собственности которого находился осадный парк и главные крепости земли, не знало сословных ограничений в использовании огнестрельного оружия; оно же, очевидно, выступило организатором артиллерийского охранения своих укреплений” [49, с. 271].

Если в других странах внедрению новейшего и лучшего оружия препятствовали сословная и классовая рознь, а также частная собственность, то в России благодаря давней традиции общественной собственности на всё, в том числе и на крепости и на артиллерийское вооружение, последние могли развиваться беспрепятственно. Не удивительно поэтому, что русские войска со времён князя Святослава Игоревича не знали и не знают поражений, и всегда мне казалось сомнительным, чтоб причиной подчинения Руси монгольским ханам было военное поражение. Полную ясность в этот вопрос внёс современный сочинитель Владимир Чивилихин в своём романе-доносе “Память”. Там он блистательно показал, что никакого военного поражения русские княжества не потерпели и наоборот, стотысячное монгольское войско всё было начисто разгромлено под стенами районного центра Калужской области города-героя Козельска (если верить Чивилихину, то Козельск только по недосмотру не стал ещё городом-героем). Под пером Чивилихина глупость монгольского мужика приобретает размеры поистине неслыханные: видит ведь, дурак, что побивают его брата толпами, а не приступать к стенам не может; и хочет он как-нибудь обойти этот город, благо места кругом сколько хочешь, но ноги сами несут его в сектор обстрела Козельска, где и поражает его могущественное перо Владимира Чивилихина. Не понимает человек, что если мощное войско два месяца стояло под незначительной крепостью, то не от того, что взять её не могло, а от того, что торопиться монголам было некуда: всё равно весна 1238 года застала их в лесах верхней Оки, надо же где-то переждать распутицу. А как только дороги подсохли, так монголы тут же и взяли мешавший им Козельск за три дня – типичный для такой незначительной крепости срок… Но как ни просты и естественны подобные рассуждения, они противоречат тезису о военной непобедимости российской монархии и потому не могут быть правильными.

“Дело в том, что в то время, когда у нас развесёлое житьё на Глупове стояло да харчу всякого разливанное море было, нам куда как ловко было оказывать себя доблестными. Созовём, бывало, наших Иванушек да прикажем им быть доблестными – кто же мог нам сделать в этом препятствие? Прут, бывало, наши Иванушки да прут себе полегоньку вперёд, а мы только знай сидим на полатях да покрикиваем: ’Молодца, Иван! ай да глуповцы! наяривай, братцы, его, супостата! наяривай!’ И столь много лестного об себе мы таким манером накричали, что целый даже свет, как завидит, бывало, наших глуповских ребят, так в один голос и зазевает: ‘Посторонитесь, господа, это непобедимые глуповцы идут!’…” [М.Е.Салтыков “Глуповское распутство”]

Поэтому истинная причина подчинения Руси монгольским начальникам заключается в стремлении русского мужика поближе познакомиться с принципом самодержавия, носителями которого, в противовес размножившимся и демократизировавшимся русским князьям, выступали монгольские ханы. И как скоро русские князья достаточно пропитались этим самодержавным духом, ханы были уволены от дальнейших распоряжений по части процветания русского народа.