Типы государственного устройства
Г. П. Когитов-Эргосумов
Не может быть никакого сомнения в том, что всякий человек рождается свежим и благонамеренным. Поэтому, чтобы он сохранил таковые полезные качества вплоть до смерти, нужно только оберегать его от воздействия различных тлетворных и разлагающих субстанций. Называть эти субстанции поимённо я не буду во избежание соблазна, скажу только кратко, что все они так или иначе связаны с допущением человеческой мысли к исследованию свойств той жизни, которую ведут обыватели. Поэтому прямая целесообразность требует запретить человеческую мысль или по малой мере поставить её в такие условия, при которых она не могла бы производить своего вредного действия. Но, к сожалению, по некоторым обстоятельствам современной жизни, совершенное упразднение мысли представляется трудно достижимым и не безопасным, главным образом потому, что без участия мысли человек утрачивает способность различать, где у транзистора эмиттер, а где коллектор, что в свою очередь, может привести к отказам радиолокаторов и ещё худшим последствиям. Ограничить мысль – более практическая идея; если каким-либо образом заставить всех “умников” рассуждать исключительно на тему о том, совпадают или различаются понятия “начальная стадия нового мира” и “первая стадия нового мира”, те цель – ограждение свежего человека от разлагающего действия мысли – будет достигнута, ибо даже самому подозрительному человеку ясно, что такая мысль не может никого заразить. Конечно, при этом придется пожертвовать свежестью самих мыслителей, но как число их ничтожно, то в общем балансе этот дефицит незаметен.
Такой проект спасения человечества и целесообразен, и практически осуществим, и в истории мы можем найти примеры, когда благополучие целых народов на долгие века устраивалось прочно благодаря его применению. Выгоды, им предоставляемые, настолько очевидны, что все отступления от него не могут быть объяснены иначе как безответственным и даже преступным легкомыслием отдельных администраторов, которые делают себе из человеческой мысли нечто вроде игрушки: сначала, дескать, позволим ей развиваться, потом истребим, потом опять позволим… “Не играйте с огнём – это опасно! “ – пишут везде, даже на спичечных коробках. Ужели мысль менее опасна, чем огонь? вольнодумец – менее опасен, чем поджигатель? Легкомысленное заверение: “Чего там бояться, ведь уничтожить мысль ничего не стоит! “ – именно говорит о самообольщении, поскольку опять-таки история показывает вам, что истребление распространившейся мысли – дело и тяжёлое и неблагодарное. Истребителей мысли редко называют благодетелями человечества, а больше тиранами, людоедами, человеконенавистниками… Конечно, подобные названия несправедливы уже по тому одному, что они даются самими истребляемыми, которые никак не могут возвыситься до представления, что не пытки и казни тут главное, а выполнение правил игры в мысль, но всё же…
Хоть и печально в этом признаваться, но должно сказать, что в нашем отечестве иллюзия об относительной безвредности мысли настолько в ходу, что нет для администратора развлечения приятнее, чем игра в мысль. Представления о том, что игра в промышленность, в сельское хозяйство, в разоружение может быть опасна, уже вполне развились, но вот воззрение о том, что даже временные послабления для мысли опасны, приживается с трудом. В результате одно послабление чуть ли не прямо следует за другим, и не успеют всё как следует подтянуть, как уж опять кто-нибудь из игроков делает послабление… И оказывается, что число людей, отравленных воздействием мысли, оказывается гораздо больше того минимума, который необходим и достаточен для благоустройства общества.
Вот этим-то людям, утратившим присущую естественному человеку веру в преимущества монархии, и приходится доказывать этот тезис логически, апеллируя уже не к вере, а к разуму. Смешно даже предполагать, что убеждение, основанное на разуме, может быть таким же цельным, решительным и бесповоротным, как убеждение, основанное на вере, но ведь нельзя же закрывать перед заблуждающимися путь к спасению…
Монархия есть способ устройства государства, при котором вся высшая экономическая, политическая и идеологическая власть во всех своих формах (законодательной, административной, судебной, военной, финансовой, религиозной, философской, литературной, семейной и т.д.) принадлежит одному лицу (фюреру, иначе царю-батюшке), которое распоряжается ею по своему усмотрению, не будучи обязано никому отчётом. Противоположностью монархии, или власти одного, является так называемая “демократия”, или “власть народа”, которая отличается от монархии, во-первых, тем, что власть разделяется на множество частей по сортам; во-вторых, тем, что в каждой части начальствует не один человек, а множество равных между собой лиц; в-третьих, тем, что эти частные начальствования даже в своих ограниченных пределах распоряжаются не произвольно, а в соответствии с законами; в-четвёртых, тем, что отдельные начальствования должны периодически предоставлять друг другу отчёты о своей деятельности и выслушивать за это порицания.
Основные разновидности монархии суть монархия настоящая, естественная (иначе абсолютная) и монархия испорченная, ущербная (иначе конституционная). Основные разновидности “демократии” суть также демократия абсолютная и демократия конституционная. Нетрудно сообразить, что абсолютная монархия и абсолютная демократия не только не противоположны, но тождественны, или, точнее говоря, противоположны постольку, поскольку могут быть противоположны различные стороны одного и того же явления, как, например, форма и содержание. Действительно, именно там, где формой государства выступает абсолютная монархия, там содержанием государства является абсолютная демократия, и наоборот, там, где формой государства является абсолютная демократия, там содержание его – абсолютная монархия. Несколько ниже эта диалектика будет прослежена нами на конкретном историческом материале, а пока что мы примем к сведению, что отрывать абсолютную монархию от абсолютной демократии нельзя и что, таким образом, имеются три существенно различных способа устройства государства: абсолютная монархия, конституционная монархия и конституционная демократия.
Различать эти устройства между собой нужно по тем существенным признакам, которые будут изложены ниже в виде сравнительной характеристики и ни в коем случае не нужно поддаваться соблазну судить об устройстве той или иной страны на основе принятого в ней законодательства о государственном строе. Ошибки при этом втором подходе неизбежны, ибо если употреблять термин “конституция” в его строго научном значении, то выйдет, что всякая страна имеет хоть какую-нибудь конституцию, хотя бы принцип свободного сечения. “Конституция” в этом научном смысле существует даже в абсолютной монархии, и всё её отличие от вредных и пагубных конституций состоит в том, что если эти последние ограничивают права монарха в пользу прав народа, то абсолютистские конституции ограничивают права народа в пользу монарха.
В этом смысле абсолютистская конституция даже ещё лучше настоящей, потому что включает больший объём свобод и лучше их гарантирует. Например, в избирательных порядках всякая настоящая конституция стремится ввести выборы не вполне равные, многоступенные, да ещё с открытым голосованием; абсолютистская же конституция заменяет не вполне равные выборы равными, но такими равными, которые лучше неравных; многоступенные выборы – прямыми, но такими прямыми, которые лучше многоступенных (например, прямой выбор депутатов монархом); открытые выборы – закрытыми, но такими закрытыми, которые лучше открытых, при которых, скажем, никто не знает, сколько доподлинно проголосовало “за” и сколько “против”.
То же самое и со свободами. Настоящие конституции только декларируют свободы, но не дают никаких гарантий их осуществления; абсолютистские же конституции ставят на страже свобод обывателей абсолютных монархов, поэтому, во-первых, монархические свободы сами по себе значительнее демократических, во-вторых, соблюдаются твёрже и неукоснительнее.
Словом, настоящую конституцию очень легко спутать с севрюжиной с хреном или непрерывным балетом “Щелкунчик”, а монархическую сразу можно узнать по выражениям “чтоб лбы затрещали” или “чтоб небо с овчинку показалось”. Отличие, кажется, достаточно ясное, чтобы закрепить термин исключительно за первым смыслом…