Начальная страница

Николай Жарких (Киев)

Персональный сайт

?

Восторженная историография как разновидность историографии монархической

Г. П. Когитов-Эргосумов

Поскольку многие мятежники не желают признавать такого очевидного факта, что основным содержанием русской истории на всём её протяжении является развитие абсолютной монархии и повышение её руководящей роли во всех сферах жизни, то мне представляется полезным дать сжатую характеристику каждого из указанных периодов. Но прежде чем приступить к ней, сделаю небольшое замечание относительно хронологии этих периодов. Мудрый египетский историк Манефон, задумав обозрение всей истории Египта, остановился перед трудностью – как упорядочить грандиозное количество событий за более чем 3000 лет? Выход, найденный им, был настолько прост и удобен, что нельзя не признать его гениальным: Манефон сгруппировал все последовательные события по периодам царствования отдельных фараонов; последовательно сменявших друг друга фараонов он сгруппировал в династии (их он насчитал 30), а последовательно сменявшиеся династии – в царства (их он выделял три). Таким образом, достаточно только указать только номер династии и номер фараона от начала династии, чтобы понять, о каком времени идёт речь. Работа его составлена так основательно и тщательно, что до сих пор (хоть прошло уж более 2000 лет) служит основой хронологии Древнего Египта [7, с. 96 – 97]. Какие отсюда следуют “гносеологические выводы”? Во-первых, что естественной единицей измерения исторического процесса является царствование одного монарха. Во-вторых, что о времени как исторической категории можно с определённостью говорить лишь применительно к абсолютной монархии (при других формах правления настоящего течения времени нет, а есть только мрак времён). В-третьих, что основным свойством времени является его необратимость, поскольку всегда менее строгие начальники сменяются более строгими, но не наоборот; абсолютный монарх всегда передаёт своим преемникам власть, не меньшую той, которую он сам получил от своих антецессоров.

Метод Манефона прекрасно работает и применительно к истории России. Всех царей, бывших в России с древнейших времён до наших дней, естественно сгруппировать в три династии: первая династия, которую условно называют династией Рюрика, царствовала с момента призвания варягов до смерти царя Фёдора Ивановича в 1598 году. Вторая династия, которую не менее условно называют династией Романовых, царствовала с 1598 по 1917 годы (хотя формально первый царь из дома Романовых согласился спасти Россию лишь в 1613 году, и до этого царствовали разные внединастические цари, я отношу их к династии Романовых, поскольку смена династии никогда не обходится без того, чтоб не затесалось тут несколько посторонних царей). Третья династия, которая царствует в России с 1917 года, названия своего ещё не получила, может быть, потому, что сменившиеся до сих пор цари являются посторонними по отношению к этой династии (но, разумеется, никак не посторонними по отношению к царской власти!).

Логичность, основательность, внутренняя стройность, сообразность с общими закономерностями развития человеческих обществ и реальными фактами истории России надёжно защищают изложенную систему русской истории от возможных наветов и недоразумений. Но раз уж я предвижу те возражения, которые по недомыслию и непониманию истинных интересов начальства, могут всё же возникнуть, то я не могу умолчать об одном весьма интересном направлении русской историографии, которое на протяжении нескольких десятилетий было господствующим и даже общеобязательным, и только в самое последнее время начало уступать свои позиции правильной, то есть монархической историографии. Я говорю об учении, утверждающем, что Глупов, пройдя в своём развитии два этапа (первый – от взлома первобытного асфальта до провозглашения лозунга “Запорю!”, которым, как известно, начались исторические, освещённые присутствием начальства времена; второй – от начала исторических времён до их конца), пришёл к революции, которая будто бы вызвала прекращение течения времени, уничтожила старый Глупов целиком и без остатка и на его месте воздвигла новый Умнов, история которого начинается будто бы с момента прекращения течения времени и продолжается до сегодняшнего дня, не имея якобы никаких корней и предпосылок в глуповском периоде. Как оценить подобную историографию, отрицающую преемственность третьей династии со второй и утверждающей даже, что монархии в Умнове более не существует?

Я должен сказать, что людям, непосредственно наблюдавшим процесс прекращения течения времени и испытавшим, так сказать, на собственной шкуре всю благотворность этого прекращения, позволительно заблуждаться насчёт истинного характера произошедших событий. Когда некоторое событие уже бесповоротно совершилось, то весьма естественно является стремление выдать то, что фактически произошло, за то, что планировалось, ожидалось, представлялось желательным. В силу этого стремления все, даже люди, не склонные по натуре своей к самообману, начинают восторгаться произошедшими переменами и даже приукрашивать и преувеличивать их, – не потому, чтоб они отчётливо ощущали или осознавали выгоды и преимущества нового перед недостатками и несообразностями старого, но единственно из любви к самому процессу перемен. Повальный восторг этот носит вполне невинный и бескорыстный характер: к лучшему или к худшему происходят перемены – никто толком ещё не успел сообразить, но все радуются уже тому, что всё течёт, всё изменяется и один и тот же кусок хлеба нельзя съесть дважды. Этот восторг и порождает упомянутую выше историографию, которая обладает всеми свойствами правильной и отвечает на все вопросы, за исключением двух: 1) жили люди в Умнове до прекращения течения истории или нет? 2) если жили, то как? если же не жили, то откуда они взялись (и в немалом числе взялись!) в момент прекращения истории?

Методология восторженной историографии очень похожа на методологию математической физики: в последней поведение системы предсказывается, исходя из знания её свойств в начальный момент времени (эти свойства называются начальными условиями). Вопрос о происхождении начальных условий, о процессе развития, который привёл именно к этим, а не к другим условиям, – вопрос, равносильный представлению Л.Толстого о бесконечной цепи причин, – вопрос этот является неприличным с точки зрения математической физики. Настоящая наука этим не занимается.

Легко видеть, что с точки зрения методологии восторженная историография не только не отличается от монархической, но вполне тождественна ей, вся разница в том только и состоит, что восторженная историография ставит начальные условия в момент прекращения течения истории, а монархическая относит их к моменту взлома первобытного асфальта. Ещё более полной станет эта связь, если мы заметим, что термин “начальные условия”, употребляемый в математической физике, и термин “первобытный асфальт”, употребляемый в историографии, суть два разных названия одной и той же вещи, которая выражается словами “не наше дело”. Что было до того, как образовались начальные условия? какой процесс привёл к покрытию земли первобытным асфальтом? – не наше дело!

Таким образом, и социальные, и идеологические корни обеих разновидностей историографии одни и те же. Обе они дружно повторяют:

Новые песни придумала жизнь,

Не стоит, ребята, о песне тужить

– восторженная с оттенком грусти о былых – увы, безвозвратно ушедших! – восторгах, новая с твёрдой верой в своё большое будущее. Различаются они совсем незначительным и совершенно непонятным для непосвящённого моментом, вроде как православный и католический символы веры – одним только словом filioque (то есть “и от сына” бог-дух святой, мол, исходит). Сходство ещё усиливается тем, что различие это породило дебаты, до тонкостей похожие на богословские споры, порождённые злополучным filioque. Слово, разделяющее два тождественных направления в историографии, есть слово “революция”. Представителям восторженной историографии кажется, будто это слово является краеугольным камнем существования всего их направления и их собственного; представителям монархической историографии кажется, будто это слово разрушает все их построения и не вписывается в их систему, – какое печальное недоразумение!

Чтобы доказать, что это не более как недоразумение, поставим вопрос: каковы те специфические свойства переименования Глупова в Умнов, которые не позволяют считать его обычным переименованием, вроде переименования села Голодного в село Изобильное, но вынуждают считать его революцией? Вопрос этот совершенно достаточно разработан самой восторженной историографией, так что мне остаётся только цитировать:

“Несмотря на то, что Германия из монархии превратилась в республику и в её правительстве произошла полная смена лиц, в политике страны господствовали те же социальные силы, которые породили первую мировую войну. Агрессивность германского империализма не только не ослабла в результате понесённого им поражения, а усугубилась, умноженная на реваншизм. Жажда мирового господства – эта неизлечимая болезнь германского империализма – разгорелась с чудовищной силой. Новая мировая война была поставлена ими в порядке дня” [1, т. 1, с. 14 – 15].

Вот видите – хотя правительство в Германии было и новое и революционное, а действовало оно точно так же, как старое и контрреволюционное. Не очевидно ли в свете такого вывода, что переименование Глупова в Умнов, случайно совпавшее по времени с эпохой прекращения хода истории, не было чем-то из ряда вон выходящим: много таких переименований было прежде, немало, уповательно, их будет и впредь.

Вот, например, каким знатным революционером заявил себя император Пётр – камня на камне не оставил от старого мира, а что теперь о нём пишут?

“Идеологии петровской эпохи было свойственно представлять переживаемое Россией в начале 18 века время как некий исходный пункт, точку отсчёта. Всё предшествующее объявлялось как бы несуществующим или по крайней мере не имеющим исторического бытия, временем невежества и хаоса […] Но в самом этом нигилистическом подходе к прошлому объективно заложены были черты исторической преемственности […] В ряде случаев преобразования Петра могут рассматриваться как кардинальные переименования в рамках уже существующего культурного кода” [8, с. 236, 239].

“Поведение Петра под некоторым углом зрения предстаёт не как культурная революция, но как анти-тексты, минус-поведение, находящееся в пределах той же культуры […] Иначе говоря, поведение Петра, как это ни парадоксально, в большой степени не выходило за рамки традиционных представлений и норм: оно вполне укладывалось в эти рамки, но только с отрицательным знаком” [9, с. 291].

Видите, как приятно цитировать знающих и вместе с тем монархически настроенных историков. Всё у них на месте, всё названо своими настоящими именами: революция равна переименованию, восторженная историография названа нигилистической… Было свойственно… исходный пункт… предшествующего не существует… – всё это прекрасно знакомо нам из русской истории, и действительно ничего здесь нет выходящего за рамки традиционных представлений и норм, требующего для себя особых иностранных названий. Так стоит ли добрым людям ссориться из-за деталей какого-то одного частного переименования, в то время как беспрерывная цепь переименований является и формой и содержанием глуповского социального прогресса? Восторженные историографы уверяют, будто переименование Глупова в Умнов сопровождалось перерывом постепенности развития, который-де не может быть объяснён посредством сведения нового к старому. Но в математической физике давно уже установлены случаи, когда с течением времени в решениях могут образовываться разрывы при сколь угодно гладких и благонамеренных начальных условиях. Соответствующая теория изложена, например, в [10, гл. 3, § 15 – 16]. И такая наука, отождествляющая восторженный и монархический взгляды на историю, не только не скрывается от публики, но “допущена Министерством высшего и среднего специального образования СССР в качестве учебного пособия для студентов высших технических учебных заведений” [10, с. 1]. Если уж само министерство рекомендует, то неужели мы, партикулярные люди, можем сомневаться?

Именно последовательная смена династий является причиной смены периодов исторического развития России, или российской монархии (что одно и то же). Отсюда становится понятным, почему мы насчитываем именно три периода, а не больше и не меньше.

“Новый начальник либеральничает, новый начальник политиканит, новый начальник стоит на страже. Он устраивает союзы, объявляет войны и заключает мир. Одно допускает, другое устраняет. Принимая в соображение одно, не упускает из вида и другое, причём не лишним считает обратить внимание и на третье. В отношении одних он действует мерами благоразумной кротости, в отношении других употребляет спасительную строгость. Он пишет обширнейшие циркуляры, в которых призывает, поощряет, убеждает, надеется, а в случае нужды даже требует и угрожает. Одним словом, создает новую эру” [М.Е.Салтыков “Помпадуры и помпадурши”. – “Старый кот на покое”].

Вот видите – создаёт новую эру! Не ясно ли, что смена династий, которая представляет собой замену целого множества начальников другим равномощным ему множеством – должна означать нечто гораздо большее, чем просто новую эру? Последовательность новых эр, между которыми время от времени проскакивают “новейшие”, оставляет после себя нечто фундаментальное, не затрагиваемое последующими колебаниями политического флюгера; и вот когда количество этого нечто переходит в качество, происходит смена династии: начальники устаревшего образца заменяются начальниками, более соответствующими духу абсолютной монархии. Раздаются громы обличений, произносятся страшные клятвы, публикуются пламенные заверения, что “впредь этого не будет”, дискредитируются прежние начальники, которые, оказывается, только врали, что руководствуются интересами народа, и прославляется новые начальники, которые обещают уже не врать, а действительно руководствоваться…