Неизбежность распространения русской монархии на весь мир

Г. П. Когитов-Эргосумов

Поэтому не может быть никакого сомнения, что именно самодержавие является причиной военной непобедимости России, поскольку только оно способно осуществить весь комплекс экономических, социальных, политических, идеологических, технических, организационных и стратегических мер, из которых состоит непобедимость. Нетрудно заметить, что скорость роста территории Российской империи прямо зависит от степени гениальности её монархов: чем гениальнее царь, тем быстрее округляется русская земля.

Этот закон, согласно которому территория России не может уменьшаться, а может только увеличиваться, также был открыт в начале 16 века, когда Российская держава простиралась от Москвы на запад только до Волоколамска:

“А и впредь просим того у бога, чтобы наша отчина, которая от прародителей наших наша, за нами была, и имя бы наше высилось, а не низилось, и государство наше ширилось, а не умалялось” [50, т. 1, с. 270, 287].

Поэтому войны, которые вела и ведёт Российская империя, не являются агрессивными и захватническими: цель их – не захват чужих стран, а выполнение этого закона.

Идея величия России как необходимого условия блага народа российского, выраженная в словах “Москва – третий Рим”, предъявляла новые требования не только к экономике (”всё для фронта, всё для победы”) и не только к социальной структуре (”народ с монархией едины”), но и к идеологии, в частности, к государствоведению и к художественной культуре.

В области государствоведения рассматриваемое нами время рубежа 1-й и 2-й династий ознаменовалось крупнейшими открытиями: закона об историческом преимуществе абсолютной монархии и неизбежности смены демократических форм государства авторитарными, и закона об исторической роли российского монархизма как могильщика мировой демократии. Вот как характеризует эти законы М.А.Дьяконов:

“В основу мерила для сравнения чести представителей власти были положены две идеи: идея о родословности государя и идея о высоте принадлежащей ему власти […] Государь с обширным родословием венценосных предков и государь-выскочка; государь, получающий свои полномочия от высшей божьей десницы, ограниченный в полноте своей власти лишь предписаниями божественных законов, и государь, избранный и ограниченный в своих прерогативах самочинием своих подданных, – таковы теоретические антитезы сравнительной чести представителей власти […]

Как московские служилые люди местничали по родословцу и по разрядам, так и московские цари считались честью с другими государями по родословиям и по государствам […] Будучи горячими сторонниками государей издавна царствующих в порядке наследственного преемства, московские государи поэтому всегда относились с презрением к государям избранным, которые могли попасть на престол не из ‘государских прирожденцев’ […]

По воззрениям московского правительства сравнительная честь места, занимаемого государем, не имела той важности, как личная честь государя, так как государь считался выше государства [Иными словами, человеческий компонент для абсолютной монархии всегда был главным компонентом. – прим. Г.П.К.-Э.]. Государь своей родословной честью мог повысить честь своего государства, но не наоборот […]

Московское правительство считало истинным государем только государя с неограниченной самодержавной властью и уклонения от этого типа государственного устройства считало такого рода несовершенством, которым обуславливалась гораздо более сравнительная высота государевой чести, чем качество государственной организации, При этом только государь наследственный, получающий свои полномочия исключительно от бога и по праву рождения, мог быть государем истинно самодержавным. Государи же избранные, уже в силу своего ‘поставления или посажения’ считались, по мнению московского правительства, неполноправными, а стало быть и менее ‘честными’ сравнительно с государями наследственными или вотчинными […] Эти два нераздельных признака – избрание государя и ограничение его власти – представлялись московскому правительству столь существенными недостатками в государственном устройстве, что при наличности их польско-литовское королевство считалось “убогим” [17, с. 146, 150, 156, 158 – 160].

Вот видите: всё, что я (лицо неофициальное) писал во втором разделе, всё то я не сам выдумал, – всё это другими словами написал М.А.Дьяконов (лицо официальное). Но если кому-нибудь и он покажется лицом неофициальным, то вот высказывания царя Ивана Васильевича 4-го, – лица настолько официального, что дальше просто некуда:

“Ведь наших великих государей царское самодержство – не то что ваше убогое королевство: нашим государям никто ничего не указывает […], потому что наши государи – самодержцы божьей милостью сидят на престоле […] никто их вольных самодержцев не сменяет на престоле, не ставит и не утверждает, а тебе твои паны как хотят так и укажут” [51, с. 430],

– пишет он польскому королю Сигизмунду-Августу. А вот какой выговор делает он английской королеве Елизавете, известной, как мы помним, тем, что при ней английский абсолютизм достиг своего высшего расцвета:

“И мы чаяли того, что ты в своём государстве государыня и сама владеешь и своей государской чести смотришь и своему государству прибытка […] – ажно у тебя мимо тебя люди владеют, и не токмо люди, а и мужики торговые и о наших государских головах и о честях и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков” [51, с. 142].

Справедливо заметил Н.Ф.Каптерев, что только российские монархи имеют право определять, что монархично и что нет (в этом состоит, так сказать, принцип монархического интернационализма; я же во втором разделе только повторил его мысль).

Прочие исследователи развивают и уточняют мысли царя Ивана 4-го и М.А.Дьяконова. Например, Исаак Уриелевич Будовниц в 1949 году писал:

“Грозный считал, что один только самодержавный государь может по-настоящему радеть о своей земле, всякие же ‘советники’ (и особенно купцы) неизбежно преследуют своекорыстные интересы […] Грозный выдвигает новую мысль, которая до него в русской публицистике не высказывалась. Это идея ответственности государя за дело народа, мысль о том, что конечной целью государства является благо народа” [23, с. 289, 293].

Наталья Михайловна Золотухина в 1985 году писала:

“Иван 4-й не признаёт никаких пределов в реализации верховной власти. По мысли Ивана 4-го, подданный безраздельно находится в его власти […] Иван 4-й полностью отрицает вообще возможность ответственности царя за свои действия перед людьми. Она возможна только перед богом, а наказания за царскую вину ложатся на подданных царя, а не на него самого. Царь не может быть преступен по самой природе своей, он может быть только грешен, а наказание греха – прерогатива небесной власти […] Законы должны исполняться подданными, а не властителями” [16, с. 161, 164, 165].

И.У.Будовниц – историк литературы, и его прежде всего интересует, за что несёт ответственность царь. Н.М.Золотухина – историк права, и её прежде всего интересует, перед кем несёт ответственность царь. От соединения их мнений выходит, что благо народа есть интимное дело царя и бога, и достигнуть его можно будет только в том случае, если при этом не будут приниматься во внимание интересы и жизни отдельных лиц.

Противоречия же во взгляде на ответственность монарха между цитируемыми авторами нет: во-первых, между монархическими авторами вообще не может быть противоречий; во-вторых, монархическое понятие об ответственности за всё и перед всеми, нетрудно сообразить, равняется полной безответственности, так что как её ни называй – всё едино…

Что же касается художественной культуры, то русская живопись, русская архитектура, русская литература, русская музыка не могут быть отсталыми и захудалыми, ибо это противоречило бы представлению о величии России. Поэтому на монархов, начиная со второй династии, легла новая сложная обязанность – руководить развитием русского искусства, поощрять лучшее и вдохновлять на новые свершения. Монархи первой династии и к этому не были приспособлены, ибо исповедовали конституционный предрассудок, будто создание произведений искусства есть личное дело художника, в то время как на самом деле оно есть часть общемонархического дела.

Раз монарх является собственником всего, то произведения искусства, как существующие, так и будущие, не являются исключением. Мероприятия по созданию русского искусства, национального по форме и монархического по содержанию, предпринятые монархами второй династии, принесли обильную жатву. Но удивительно это не само по себе, – ибо в России всякое предначертание монархов приносило блестящие последствия, – а то, что расцвет искусства, который в других странах неразрывно связан с распространением в народе гибельной привычки мыслить, в России вовсе не привёл к распространению этой заразы, а если и было какое распространение, то столь мизерное, что может служить только предметом специальных изысканий, но никак не фактором общественной погибели. Более подробно это замечательное обстоятельство будет изъяснено в следующем разделе, сейчас же скажу кратко, что одним из самых благодетельных последствий расцвета русского искусства было то, что никакой зарубежный властитель не решался с тех пор умалить значение России хотя бы в области культуры, ибо всякий российский самодержец мог бы ему ответить: “Позвольте, милостивый государь! мои писатели, мои художники, мои музыканты не только не хуже ваших, но и получше будут!”

Наконец, один из доблестнейших императоров второй династии, Николай Павлович, называемый Романовым, предписал, чтоб все люди в России были одинакового роста, чем сделал первый шаг в политике приведения обывателей к общему знаменателю. Это приведение является, как известно, необходимым условием всякого истинно демократического правления, ибо демократия предполагает равенство, а какое возможно равенство при различии знаменателей? Тем самым он проявил мудрую дальновидность, которая впоследствии, при третьей династии, принесла России заслуженную мировую известность.

О периоде полной и окончательной победы абсолютной монархии я не берусь судить столь отчётливо и категорично, как о предыдущих, – и не потому, чтоб я сомневался в благонамеренности своих суждений, но только потому, что период этот, имеющий привести нас к полностью бесклассовому обществу и совершенному отождествлению абсолютной монархии и абсолютной демократии, ещё далеко не закончился, и окончательное о нём суждение преждевременно. Циркулярно позволено думать, что мы находимся в самом начале этого периода. Поэтому ограничусь краткими замечаниями.

С определённостью можно говорить, что заслугой императоров третьей династии является выдвижение тезиса о необходимости сочетать превосходные нравственные качества русского мужика с историческими преимуществами абсолютной монархии. “Буде таковое сочетание будет достигнуто, – говорили они, – процветание России будет основано на незыблемом фундаменте”. Они же выдвинули другой, не менее гениальный тезис о превращении высоких нравственных качеств русского мужика в непосредственную производительную силу. Последнее означает, что там, где развращённый конституциями иностранный мужик вынужден пускать в ход разные машины, приспособления и ухищрения, чтобы добиться своей цели, – там русский мужик, приступая к делу с одной только активной жизненной позицией в запасе, достигает тех же результатов без всяких усилий.

Высокие нравственные качества, которые столь превозносят русского мужика среди прочих, суть качества христианские по преимуществу. Русский мужик не имеет надобности гневаться и убивать, ибо у него есть начальство, которое берёт эти трудные дела на себя; когда его пинают в правую половину задницы, он охотно подставляет левую, ибо не может вообразить себе, чтоб обидчик его настолько поборол лень, что готов драться без устали; на предложение отдать рубаху он беспрекословно отдаёт и кафтан, ибо помнит, что и рубаха, и кафтан, и он сам принадлежат не ему, но царю (”Была к нам милость – нас жаловали, была немилость – отнимали пожалованное. Никто как бог!”). Русский мужик никогда не клянётся, ибо диалектическая тонкость, отделяющая простое согласие, выраженное словом “да”, от согласия клятвенного, выраженного словами “да, клянусь”, ему решительно недоступна. Если начальство велит ему идти одно поприще, то он охотно проходит два, ибо для него это единственный шанс побывать за границей. Когда к нему обращаются со словами: “Эй ты, дурак!” – он не возмущается и не протестует, а в умилении повторяет: “Да, я дурак и свинья! как это тонко подмечено!” Он не любит и не желает судить и судиться, ибо знает, что хотя по суду выходит крепко, но без суда ещё крепче, и если желаешь чего достигнуть, то надо не отыскивать к тому средств в законах, а прямо идти и кланяться в ноги. Спина-то ведь не своя – государственная, и государь не станет утруждать своё имущество сверх меры: ну, раз изволит дать сапогом в зубы, ну, два, а там, глядишь, и пожалует. Что же касается предписания любить своих мучителей, то этому правилу русский мужик следует не просто с охотой, но, я бы сказал, даже с остервенением. Он любит своих начальников так горячо и беззаветно, что последним просто совестно становится не оправдывать возлагаемых на них надежд и не причинять мучений тем, кому они так нравятся. И потому начальники становятся всё лучше и лучше…

Говорят, будто бы русскому мужику присуще лукавство и энергия бездействия, и что будто бы вследствие этого многие благодетельные распоряжения царей выполняются медленно и формально. Не скрою – прежде так действительно бывало, но со времён третьей династии всё это прекратилось, и прекратилось именно благодаря всестороннему приведению мужика к общему знаменателю, о котором я упоминал выше. Человек, приведённый к общему знаменателю, не может не содействовать выполнению предписаний: ему кажется, что он лукавит и бездействует, а на самом деле чрез это достигается выполнение предписаний; ему кажется, что он никого не убивает, а это именно способствует совершению самых славных кровопролитий; он не судится сам и не судит других – и именно это, а не что иное, придаёт такую разительную эффективность распоряжениям без суда и следствия. Он не клянётся и думает, что перехитрил начальство, избавился от обязательств, забывая, что он самой жизнью приведён к неизбежности правильных поступков, независимо от того, клялся он поступать правильно или нет.

Монархи третьей династии, имея в своей собственности такой превосходный человеческий материал, приготовленный для них вековыми усилиями их антецессоров, могут позволить себе весьма и весьма многое. Например, они могут позволить себе толковать теорию “Москва – третий Рим” не в формальном географическом смысле (первый Рим-де суть город в Италии, на реке Тибр; второй Рим – турецкий город Стамбул, на проливе Босфор; третий Рим – Москва – суть город на реке того же имени), но в обобщённом смысле: “Все предыдущие Римы, сколько б их ни было, пали, а последний из них – Москва – стоит, и никакого нового Рима не будет”, причём под словом “Рим” теперь можно понимать всё что угодно. Например, “два интернационала пали, а третий – в Москве – стоит, а четвёртому не быть!” или: центр мирового революционного движения был поочерёдно во многих странах, и вот теперь нашёл себе окончательное пристанище в России, и никуда более уже переместиться не может (и подлинно, народы всего мира обращают свои надежды на избавление от затрудняющих их обстоятельств к монархам третьей династии).

Несомненной заслугой монархов третьей династии является провозглашение России демократической республикой. Это означает, что абсолютная власть монархов уже настолько укрепилась, что не имеет более надобности скрывать свои цели и методы. Их же заслугой является введение в России крепостного права, неосмотрительно отменённого при последних монархах второй династии. Чрез то надеялись достичь всеобщего процветания, но фактически процвели только капитализм и эксплуатация человека человеком. Ошибочность этой политики вполне успела проявиться, и потому при следующей династии она была отменена.

Исчерпывающее перечисление всех доблестных дел третьей династии не входит в мою задачу. Подведу только общий итог: в настоящее время монархия российская развивается на своей собственной основе, то есть нет в целой России ни одного предмета или явления, о которых можно было бы сказать, что их существование не обусловлено абсолютной монархией. Не только всякое дерево и всякая песчинка, но и всякое выражение лица в России есть результат заботы её монархов.

Пост скриптум: эта книга была уже почти полностью закончена, когда я набрёл на замечательное сочинение Н.И.Черняева “Необходимость самодержавия для России” [52]. Можете себе представить, с каким волнением раскрыл я её, – ведь она прямо и непосредственно относится к теме моего сочинения. Потрафил я или промахнулся? Оказывается – потрафил, и это, думаю, не случайно. Тот факт, что мы, разделённые восемьюдесятью пятью годами и не зная друг о друге, воспевали российскую монархию за одни и те же доблести и почти в одних и тех же выражениях, можно объяснить только тем, что наши сочинения одинаково правильно отражают объективную реальность и потому не могут не совпадать, как не могут не совпадать законы движения планет, открываемые астрономами разных стран и народов. Мне не хотелось бы насыщать свой труд, и без того перегруженный всякими цитатами, ещё и выписками из Черняева, но одно место, достаточно ярко дающее понять, что это за сочинение, я приведу:

“Теперь же, когда в Европе остались, кроме России, лишь две неограниченные монархии – маленькая Черногория и княжество Монако, которое скорее может быть названо не неограниченной монархией, а карикатурой на неё, – наше самодержавие является хранителем огня на алтаре, единственною великою неограниченною монархией во всём христианском мире и. даже более того. на всем земном шаре […] Вся земля покрыта разливом антимонархических идей: в Старом Свете залиты уже все германо-романские державы. Залиты потоком и Япония, а также Турция, номинально считающаяся конституционным государством. Новый Свет – Америка – совсем не виден из-под воды. Берега Китая уже сравнялись с уровнем моря и, быть может, скоро сделаются добычей волн.

Из волн высоко поднимается лишь один материк, в берега которого яростно бьют волны с разных сторон. Этот материк – Россия.

К юго-западу от неё из-под воды выглядывают: одна небольшая скала, гнездо черногорских орлов, а ещё дальше крошечный клочок земли, на котором построен игорный дом. К востоку от России, там, где находится Азия, давшая миру столько монархий, высится несколько островов, за будущность которых трудно ручаться. Это – Персия, Афганистан, Сиам и Корея […]

Вот в какое время приходится крепнуть и исполнять свою миссию нашему самодержавию! Никогда ещё не было неограниченной монархии, которая должна была бы считаться с такими мировыми условиями, с какими должно считаться наше самодержавие, уже более ста лет отражающее напор революционных стихий, которые рвутся к нам

Как ветер, свистя во все щели.

Русское самодержавие отличается от всех былых самодержавий тем, что ему суждено сохранить монархические начала не только для России, но и для всего мира” [52, с. 202–203].

Да, редкая птица-тройка долетит до середины Днепра!