Все рыдайте за Додоном…

Г. П. Когитов-Эргосумов

Основным моим занятием в последнее время являются сомнения. Я сознаю, конечно, что занятие это малополезное и не может быть терпимо в качестве постоянного, но перестать сомневаться всё же не могу – сомнения заключают в себе какую-то положительную обратную связь, одно сомнение рождает несколько других; однажды зародившись, сомнения множатся, растут и погубляют человека в конец. И потому я сомневаюсь во всём (кроме, разумеется, таких вещей, сомнение в которых приравнивается к государственной измене), – сомневаюсь даже в том, подлинно ли есть у произведений искусства идейное содержание или же оно возникает в представлениях человека, по долгу службы обязанного писать об этих произведениях. По временам мне кажется, что смысл искусства объективен и есть произведения, выражающие определённую мысль так ясно, что не понять её нельзя; но потом мне начинает казаться, что выражений, смысла которых нельзя не понять, просто не существует, потому что иначе, во-первых, подобные выражения в силу своей “однозначности” выпадали бы из общего хода развития понятий и слов для их выражения и в силу этого не могли бы быть понятны; во-вторых, признание таких выражений равнозначно фетишизации слова, его отождествлению с обозначаемым понятием (на этом воззрении основана целая политическая теория, гласящая: для того чтобы уничтожить в какой-либо местности капиталистический способ производства, надо просто последовательно употреблять вместо “капитализм” – “социализм”, “капиталистов” заменить на “социалистов” и т.д.). Поэтому мнение об объективности смысла искусства с теоретической точки зрения (то есть безотносительно к возможности его применения для практического лганья) представляется неудовлетворительным.

Но и мнение о субъективности смысла искусства, при внешней основательности, – каждый, мол, человек понимает произведение искусства в соответствии со своим мировоззрением; понять его – значит включить в систему своих представлений; общественное значение произведения определяется его взаимодействием с ноосферой данной социальной прослойки в данное время, и т.д., – также не решает всех трудностей. Прежде всего, нет ничего незыблемого, прочного, не за что ухватиться: если по теории объективности человек, распевающий “воспрянет род людской”, является непременно прогрессивным и передовым, то по теории субъективности выходит, что сначала смысл этой песни состоял в призыве к свободе, а потом – в призыве “Даёшь кормушку!” Такая теория не может быть безусловно верной! Далее, если каждый человек понимает произведение искусства субъективно, то есть так, как распорядился ныне здравствующий монарх, то он может впасть в недоумение, видя понимание этого же произведения в прежние эпохи отличным от своего. Например, “стихотворение” “Убей его” первоначально было приказано понимать как выражение патриотизма, а впоследствии его стали понимать как выражение человеконенавистничества (и ведь чуть-чуть не приказали понимать так!), – и вот возникают сомнения, совместимо ли понятие патриотизма с понятием человеконенавистничества, и если совместимы, то полностью ли они совпадают или всё же несколько различаются…

Вот и рассуждения предыдущей главы о связи “Золотого Петушка” с некоторыми явлениями нашей жизни вскрывают только субъективный смысл оперы, и насколько он популярен в данное время – никак невозможно выяснить. Может быть, я “в самую центру” попал, а может – пальцем в небо. То ли дело объективный смысл – рассуждай себе об альтерированных аккордах, а поскольку от этих аккордов до изобличения неподготовленности царизма к русско-японской войне буквально рукой подать, то и об этом можно порассуждать – расплываться только не следует. Взялся писать о “Золотом Петушке” – так уж об аккордах и пиши, ибо что же такое опера, как не последовательность аккордов?

Второе действие открывается тем же маршем, которым заканчивалось первое и который является не просто одним из многочисленных лейтмотивов “Золотого Петушка”, но важнейшим музыкальным образом морально-политического единства нашего народа, его сплочённости вокруг абсолютного монарха. Марш этот предстаёт перед нами в новом гармоническом облике, который злопыхатели называют гаденьким, жалким, трусливым, и выводят из такого определения унизительные для нашей национальной гордости пасквили, вроде того что морально-политическое единство стоит на фундаменте страха, само сложено из страха и увенчивается результатом в виде страха же. Но мы подобные пасквили отвергаем, поскольку знаем, что опера должна быть красивой, а для этого, как гласят преподанные на сей предмет правила, надлежит время от времени менять музыку мажорного склада на минорную, и наоборот. Вот и в данном случае объективный смысл смены гармоний марша заключается в том, что создаётся приятное разнообразие для слуха. Что же касается субъективного смысла – то стоит ли размножать сомнения по этому вопросу? Скажу даже более того: ладогармонический язык композиторов, воспевающих абсолютную монархию, может быть сколь угодно смелым, и нигде в действующем законодательстве не предписано, чтобы он ограничивался исключительно консонансами до-мажора. Дело в том, что диссонансы не только не противны начальственному уху, но напротив, весьма ему приятны, так как эти неустойчивые сочетания звуков, стремящиеся разрешиться в устойчивые, являются отражением неустойчивости обывателя, предоставленного самому себе, и его стремления найти себе барина.

Додон натыкается на тела убитых сыновей и пережитое им потрясение, как и должно быть у настоящего абсолютного монарха, немедленно выливается в форму точных, кратких и ясных распоряжений:

Все рыдайте за Додоном,

Пусть заплачет тяжким стоном

Глубь долин и сердце гор

Потрясётся.

Все ратники немедленно принимаются рыдать, и не только для того, чтобы сделать приятное начальству, но и потому, что самые обстоятельства способны опечалить всякого не окончательно захолопевшего человека. В самом дело, только за первые три недели войны, до середины июля 1941 г., потери наших войск составили не менее 700 килочеловек. Чтобы было ясно, как образовалась эта ужасающая (и, как водится, клеветническая) величина, приведу следующие оценки:

“Из 170 дивизий приграничных округов вышли из строя 28 и свыше 70 лишились половины своего состава в людях и боевой технике” [87, т. 4, с. 58].

Выше, на стр. 88, уже приводилась цитата из Г.К.Жукова по поводу укомплектованности этих дивизий. Посредством таких клеветнических действий, как умножение и сложение, нетрудно получить общую численность всех 170 дивизий – 1 370 кч, а посредством не менее клеветнической операции деления – среднюю численность дивизии, 8 кч. Теперь, если понимать выражение “вышли из строя” как полную гибель соединения, то окажется, что в 28 погибших дивизиях было 224 кч, в 70 разгромленных дивизиях потери составили 280 кч (поскольку во всех историях разгромленным называется соединение, потерявшее более половины состава), вместе – 504 кч. Сколько потеряли людей не упомянутые в цитате дивизии, в числе 72, не сказано, поэтому предположим, что они потеряли четверть своего состава (при этом соединение считается ещё вполне боеспособным). Таким образом, прибавляется ещё 144 кч. Кроме того, из той же книги видно, что упомянутыми 170 дивизиями не исчерпываются войска, вступившие в сражение к середине июля 1941 г. На стр. 44-45 указывается, что за линией Западного фронта было развёрнуто 6 резервных армий (т.е. не менее 30 стрелковых дивизий); там же упомянуты три дивизии ленинградского народного ополчения, выступившие на фронт. На стр. 46 пишется, что резервные армии втянулись в сражение по крайней мере частью сил уже 10 июля. Прибавим к этому ещё 21-й механизированный корпус, переброшенный в конце июня в полосу Северо-Западного фронта [1, т. 2, с. 35]. Таким образом, к 170 дивизиям, дислоцированным в приграничных округах к началу войны, необходимо добавить ещё не менее 33 дивизий резерва; если предположить их укомплектованность – 8 кч и потери – 2 кч, то добавится ещё 66 кч. Но и это ещё не всё. Общая численность войск в приграничных округах составляла к началу войны 2 680 кч [87, т. 4, с. 25], откуда следует, что подсчитанная нами выше численность стрелковых войск составляет лишь половину общего числа солдат. Другая половина приходится на прочие роды и виды вооружённых сил, которые также участвовали в боях и несли потери. Наконец, в боях участвовали пограничные войска, которые подчинялись особому начальству и не входили в состав округов. Их численность составляла около 100 кч [87, т. 4, с. 26]. Так что, боюсь, но пришлось бы эти 700 килочеловек удвоить, чтобы оценить общие потери в ходе приграничных сражений, то есть общее число убитых, раненых, пленных (или изменников родины) и пропавших без вести. Право, есть отчего опечалиться!

Конечно, у читателя может возникнуть вполне резонное сомнение, – а можно ли доверять приведённой выше оценке, полученной при помощи таких малообоснованных и по сути произвольных операций, как умножение и сложение? Ведь безрассудное их использование столько раз приводило к злопыхательским выводам, что уже можно было намотать на ус? Я вполне сознаю это слабое место и постараюсь подкрепить его указаниями других книг. Вот таблица, составленная на основании сводок германского верховного командования, приводимых недобитым гитлеровским генералом Куртом Типпельскирхом в книге “История второй мировой войны” [107], носящей, впрочем, характер не столько исторический, сколько клеветнический:

Примечание 1. Сокращения в таблице: ЗФ – Западный фронт; ЮЗФ – Юго-Западный фронт; ЮФ – Южный фронт; ЦФ – Центральный фронт; БФ – Брянский фронт; КФ – Крымский фронт; ОПА – Отдельная Приморская Армия.

Примечание 2. О недостоверности данных касательно Смоленского сражения:

“В действительности врагу удалось взять в плен бойцов и командиров в основном из окружённых 16-й и 20-й армий. Эти армии, а также соединения, введённые в их состав в ходе боевых действий из других армий Западного фронта, за месяц боев, с 10.07 по 10.08, т.е. до окружения и в период окружения, потеряли около 32 000 человек без вести пропавшими, 685 танков и 1178 орудий. Если принять во внимание, что в число без вести пропавших входят и убитые в боях под Смоленском, то несостоятельность утверждений немецких историков станет ещё более очевидной” [1, т. 2, с. 76 – 77].

Примечание 3. О недостоверности данных касательно Киевского котла:

“На самом деле положение было таково. Перед началом Киевской операции в составе Юго-Западного фронта насчитывалось 677 085 человек. К концу операции только в соединениях фронта, избежавших окружения и отошедших с боями на тыловые рубежи (40 и 38 армии, многие части фронтового подчинения, значительная часть тылов фронта и армий и другие), насчитывалось 150 541 человек. Если учесть, что войска Юго-Западного фронта в ходе ожесточённых боёв, длившихся почти весь сентябрь, понесли большие потери, а значительное количество войск прорвалось сквозь вражеское кольцо, то станет ясно, что число пленных не превышало одной трети первоначального состава войск, попавших в окружение” [1, т. 2, с. 111].

Первая строка таблицы Типпельскирха, показывающая потери только пленными и только в Минском котле, составляет почти половину исчисленного нами числа. На мой взгляд, согласие этих данных удовлетворительное, особенно если учесть их фрагментарность. В связи с таким клеветническим согласием возникает вопрос, а можно ли, в свою очередь, верить Типпельскирху? С одной стороны, общий итог таблицы нашёл совершенно неожиданное независимое подтверждение в монографии современной монархической исследовательницы Т.С.Першиной. По её подсчётам,

“за годы войны только на временно оккупированной территории Украины немецко-фашистские захватчики с помощью самых разнообразных средств и методов истребили свыше 1 366 кч советских военнопленных” [108, с. 151].

С учётом того, что Украина составляла лишь 1/3 театра военных действий, и того, что кое-кто из пленных, по упущению немецкого начальства, всё же выжил, так что их пришлось уже в Сибири добивать, – надо признать это число согласным с явно клеветнической таблицей. С другой стороны, такой злопыхатель-демократ как Д.Фуллер называет эти числа астрономическими [109, с. 164], и с ним вполне в этом согласен автор предисловия к переводу книги Типпельскирха генерал-лейтенант В.Ф.Воробьёв:

“К сожалению, хотя в книге неоднократно подчеркивается неприглядная роль геббельсовской пропаганды, стремившейся всячески дезориентировать немецкий народ и мировую общественность и с этой целью, в частности, извращавшей данные о потерях немецко-фашистских войск и их противников, главным образом советских войск, Типпельскирх пользуется этими заведомо неверными сведениями” [107, предисловие, с. 13].

Таким образом, и злонамеренный историк-демократ, и благонамеренный генерал-лейтенант согласны в одном: нельзя верить германским сводкам и Типпельскирху. Ни в коем случае нельзя! Нельзя поверить, что 12 000 монархических танков были уничтожены или захвачены – откуда им у нас взяться в таком количестве? Врёт Типпельскирх, и согласие с ним независимых оценок доказывает ещё раз, что нельзя ни в коем случае доверять результатам, полученным при помощи арифметических действий, а также при помощи сравнения данных одних книг с данными других книг.

Вывод этот – печальный, но безусловно справедливый – оставляет, однако, неразъяснённым одно обстоятельство, а именно: если приведённым выше клеветническим и порочащим Российскую империю фактам верить нельзя, то отчего же не противопоставить им новые, тщательно собранные и обработанные факты, которым можно было бы верить? Ну, положим, на Фуллера, как на демократа и ненавистника России, полагаться в этом деле нельзя; но ведь в распоряжении наших историков, несомненно, есть сводки нашего Генштаба, которые отражают потери наших войск объективно и точно. Отчего бы не предать их гласности? Тогда неправота и тенденциозность Типпельскирха и иже с ним обнаружились бы сами собой! Однако не публикуют наши историки этих точных данных, и равным образом не переводят книг о потерях германской армии на основании несомненно существующих точных сводок ихнего агрессивного генштаба. Создаётся стачка, круговая порука с целью замалчивать эти данные, а между тем в кодексе о преступлениях против человечества, которым руководствуется в своей деятельности суд истории, есть и такая статья, как пропаганда новой войны посредством сокрытия и/или преуменьшения истинных масштабов потерь и разрушений от предшествовавшей войны, причём по этой статье подлежат ответственности все лица, прикосновенные к этим материалам. Отважный, должно быть, народ – эти историки, раз они даже суда истории не боятся, но поневоле хочется, чтобы эта отвага нашла себе более подходящее применение. А до тех пор, пока отвага историков будет направлена на сокрытие, а не на раскрытие потерь, таблица Типпельскирха останется в силе:

Видят люди, слышат люди,

Как дурак дела их судит,

И подумывают так:

“Что за умница дурак!”