Часть 1. Первые победы

Г. П. Когитов-Эргосумов

“Придумывают какую-то ‘переходную’ эпоху, в которую будто бы дозволяется безнаказанно нести чушь и на которую без зазрения совести сваливают всякое современное безобразие…”

М.Е.Салтыков “Сатиры в прозе” – “К читателю”

Действие 1. 1918 год

Интермедия

За сценой крики “Ура!”, “Наши пришли!”, доносятся не то “Интернационал”, не то “Боже, царя храни”. На сцене – двое обывателей.

Иван Иванович: Что же вы, Иван Никифорович, не ликуете? Ведь день-то сегодня какой! Ай-ай-ай!

Иван Никифорович: Да я ведь, кажется, ничего… И портрет убрал, и флаг переменил…

И.И.: А выражение лица? Оно у вас такое, что можно подумать – вы недовольны долгожданным приходом освободителей!

И.Н.: О господи!

И.И.: Одним словом, я вас предупредил. Смотрите!

Картина 1.

Базарная площадь. Слева девушка продаёт несколько бутылок подсолнечного масла (тогда оно ещё было).

Задрипанный мужичонка: Позвольте узнать, по чём?

Надежда: Два аршина ситцу.

Мужичонка: Чтой-то дорого… А впрочем, за ваш благосклонный взгляд я вам не два, а двадцать аршин готов предоставить.

Надежда: Таким не торгуем. Проходите, не застите.

(Мужичонка переходит направо, к Надежде подходит Ольга)

Жандарм: Идём, посмотрим… (подзывает военный патруль, который, под видом производства порядка, лакомится обывательским табаком)

Жандарм: Что же это такая красавица и вдруг агитацией занимается? Идём, нас поагитируешь… (Надежде выламывают руки и уводят).

Среди обывателей восхищённый шёпот: Большевиков поймали!! И много? – Человек двести! –Ишь ты!…

Интермедия

Заседание германского промышленного комитета.

Гинденбург: Эту войну мы очевидно проиграли. Надо думать о будущем. Пространства к востоку от Германии таят в себе неистощимые ресурсы…

Картина 2.

Кабинет начальника неправильной контрразведки в Глупове полковника Сколкова. Полковник беседует со своим товарищем, знакомым нам Вадимом Петровичем Рощиным.

Сколков: Я полагаю, господин майор, что большевиков следует истреблять без пощады. Чем больше мы будем их вешать, тем скорее будет восстановлено величие России.

Рощин: Мне кажется, что мы идём войной не на горсточку большевиков, а на русский народ. Разве мало их вешали до переворота? Откуда же они берутся?

Сколков: Русский народ всегда с радостью слушался своих завоевателей. Это мы ведь для его же пользы стараемся.

Рощин: Ну, перевешаете вы всех обывателей. А дальше что?

Сколков: А, пустяки! Всё равно их достаточно много останется!

(жандарм вводит Надежду и мужичонку)

Жандарм: Ваше превосходительство, вот он говорит, что она при большевиках агитацией занималась. (Мужичонка повторяет донос)

Сколков: Ну, что вы скажете?

Надежда: Врёт он всё… Он меня на любовь склонял, а я его отвадила. Вот он и выдумал.

Сколков (мужичонке): Больше вы ничего не имеете сказать? благодарю вас, мы разберёмся… (мужичонка уходит, Наде) Я думаю, что вы не большевичка, но если вы что-нибудь знаете о местных большевиках, расскажите нам… Вы зря молчите, мои ребята не любят, когда такие красивые барышни молчат… (Рощину) Ну вот, не желаете ли поближе познакомиться с русским народом? Право, она недурна! (Рощин – с гримасой отвращения) Зря вы отказываетесь… (уходит вслед за Надеждой и жандармом)

Рощин (один): Сколько ещё будет продолжаться это безумство? Сколько миллионов людей уже погибло на войне, а конца не видно… (за сценой дикий женский крик) Где же выход из этого кошмара?

Сколков (возвращается): И попутно я узнал, где сегодня будет собрание большевиков. Сочетаю приятное с выгодами службы.

Интермедия

Сталин и Троцкий у карты России обсуждают положение на фронтах.

Троцкий: Мы беспрерывно несём тяжёлые потери в людях, сплошь и рядом – из-за недостатка вооружения и боеприпасов.

Сталин: Революции без жертв не совершаются. И сколько бы людей мы ни потеряли, всё равно много останется.

Картина 3.

Тифозный госпиталь. Ночь. Ольга – медсестра; она сидит у кровати своего возлюбленного, комиссара Ивана Сергиенко. Тот выздоравливает, но ещё очень слаб.

Ольга: …А потом многих наших белые схватили, и Надю тоже… Она с ума сошла от надругательства… Все они погибли в тюрьме, а мы продолжали работу. Эту собаку, контрразведчика ихнего, Женя Ромашов застрелил прямо на улице. Знаешь, моряк-черноморец, маленький такой, юркий… Он с бронепоездом на фронт ушёл…

Иван: Ольга, ты бы вздремнула. День весь крутишься, а ночью возле меня сидишь…

Ольга (ласково-двусмысленно): Когда же мне и видеть тебя, как не не ночью… Вот выздоровеешь, опять на фронт умчишься… Хоть месяц дома-то побыл бы… Я ведь ребёнка от тебя хочу!

Иван: Оля!

Ольга: Милый мой!

Иван: Послушай, как же ты растить его будешь? Голод ведь какой… И я бог знает когда вернусь…

Ольга: Не бойся. Жили же как-то люди до нас, и мы проживём…

Действие 2. 1924 год

Интермедия

Иван Никифорович раскидывает снег перед своим домом.

Иван Иванович (вбегает): Иван Никифорович, вы слышали?! Ленин умер!!

И.Н.: Да ну!

И.И.: Правда! Ах, Иван Никифорович, неужели…

И.Н. (строго): Иван Иванович, смерть Председателя Совета Народных Комиссаров Союза Советских Социалистических Республик, вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина – тяжёлое горе для трудящихся всех стран.

И.И. (поняв): Да, мы должны ещё теснее сплотиться вокруг родной Коммунистической партии.

Картина 4.

Заседание партийного бюро завода.

Секретарь партбюро Сергей Семёнович Безумный: Товарищи, тут поступило заявление от гражданки Ольги Васильевны Самойловой в том, что её муж, Иван Фёдорович Сергиенко, секретарь партячейки сборочного цеха, о семье своей не заботится, а занимается, как тут сказано, “совсем посторонними вещами”. Я считаю, что такое поведение товарища Сергиенко недопустимо. Коммунист во всём должен быть примером. Предлагаю обсудить поведение товарища Сергиенко.

Встаёт наш знакомый Иван Ильич Телегин, который из Красной Армии уволился и снова пошёл инженером на завод; Я думаю, что отношения товарища Сергиенко с его женой – это их личное дело. Я не понимаю, какое партии дело до семейных ссор…

Яков Петрович Гнучкошиенков (перебивая): Партии до всего есть дело!

Телегин: Я не кончил. Если мы будем по два часа разбирать выражения лиц друг у друга, то дело наше вперёд не продвинется. Давайте лучше думать, отчего завод стоит.

Безумный: Как отчего!? Всем ясно – топлива нет. Мы уж и бумагу об этом послали. Нет, товарищи, поведение товарища Сергиенко – не только его личное дело. Он порочит нашу революцию, великие идеалы коммунизма. Предлагаю объявить ему выговор, а с женой пусть помирится. (Шестью голосами против четырёх выговор утверждается. Все расходятся. Безумный и Телегин – вместе)

Безумный: Нет, Ваня, зря ты голосовал против. Ты неправ. Это интеллигентство в тебе говорит. Нет в тебе настоящей пролетарской закалки…

Телегин: Да я на заводах-то больше твоего работал.

Безумный: Да не в том дело. Ты инженер – значит, интеллигент, прослойка. И идеология у тебя интеллигентская, прослоечная, неустойчивая…

Интермедия

Ольга Самойлова покупает на базаре продукты. Её постоянно преследует мысль о том, что денег очень мало и что очень многое из выставленного изобилия (а изобилие уже и тогда было) ей не по карману.

Картина 5.

Комнатка в общей квартире, где живут Иван и Ольга с сыном Сашей. Великое убожество, половины окна нет – заставлено фанерой. На столе – керосиновая лампа и несколько книг. Иван приходит с заседания партбюро.

Иван (один): Ольга, Ольга! Зачем же это? Неужели ты думаешь, если любовь уходит, то партия может помочь? Тяжело мне… Тяжело видеть эту нищету, тяжело видеть, как гаснет красота и прелесть моей подруги – от недоедания, недосыпания, постоянной нехватки всего – да, буквально всего… Я не разлюбил, я просто… просто мелочи нашей жизни съедают наше счастье, не дают поднять голову и увидеть, во имя чего мы живём. Дайте срок – и мы пересоздадим жизнь заново…

(Входит Ольга. Они долго смотрят друг на друга).

Ольга: Ну что?

Иван (взрывается): Как ну что! Чего ты хотела этим достичь?

Ольга: А ты не кричи! До меня тебе дела нет! Что я вижу с тобой, кроме кастрюль? Ты знаешь ли, почём картошка на базаре?

(Ольга плачет. Ей жаль себя).

Иван: Оля! Не сердись на меня… Ну согласись, что нельзя же было так поступать… Почему ты ничего не сказала?

Ольга: Я говорила! Я сколько раз говорила! Да тебе что!

Иван: Оля, а ведь это – маленькое предательство…

Ольга: А ты не предаёшь меня? Тебе – уют, мне – заботы; тебе – строить новую жизнь, мне – мучиться, где бы на полтинник дешевле макарон купить; тебе – учиться, в моторах разбираться, мне – сидеть с больным ребёнком. Это жизнь? Это справедливость?

Иван: Оля, неужели нам придётся расстаться?

Ольга: Только не делай вида, что это для тебя – потеря!

Иван (про себя): Поговорили… (Сидят молча, стараясь не замечать друг друга).

Интермедия

Иван Иванович (приглашает Ивана Никифоровича): Приходите к нам на день рождения. У нас блины будут – и даже икра есть!

И.Н.: Да ну!

И.И.: Вы не поверите – пришлось купить у Слащова. Ведь в государственном – ни-ни! Господи! Да ведь эти нэпманы вдвое дерут!

И.Н.: Дожили, что скоро, пожалуй, и сёмги в магазине не купишь!

Картина 6.

Телегин и Рощин, командир Красной Армии, идут по улице.

Телегин: Как ты думаешь, Вадим, действительно Англия пойдёт на вооружённый конфликт?

Рощин: Нет, Иван, не думаю. Мне мыслится, что цель этой возни иная, и более простая, и более подлая одновременно. Это раздувание военной истерии. Нынешний европейский мир никого не устраивает… Если говорить честно, то не устраивает он и наше руководство…

Телегин: Наша революция шла под лозунгом “Долой войну!”, а ты говоришь, что…

Рощин: Ваня, давай будем откровенны. Ты ведь мне настоящий друг. Дай кончить мысль. Видишь ли, сидя в Кремле, трудно отрешиться от той политики, которая проводилась из этого места столетиями до тебя. Революция ковырнула Россию глубоко, но всей жизни никакая, даже самая великая революция не перевернёт. Имперские традиции – из этой неперевёрнутой части, они дают о себе знать. И ты знаешь, когда я читаю в газетах об угрозе со стороны мирового империализма, мне начинает казаться, что речь идёт на самом деле “о проливах”, “об исторических границах”, а классовая борьба, интересы рабочих – одна демагогия…

Действие 3. 1931 год

Интермедия

Иван Никифорович: Иван Иванович, вы слышали?

Иван Иванович: Что?

И.Н.: Новый уклон открыли…

И.И.: Кого же на этот раз?

И.Н.: Бухарина, Рыкова и ещё… И ещё за коллективизацию…

И.И.: Да уж, дела… А у нас на фабрике – вы не поверите – уже третий главный инженер подряд – вредитель!

И.Н.: Ну вот, а ещё спрашивают, почему фабрика плана не выполняет… (строго, чтобы скрыть обмолвку) Да, Иван Иванович, если бы кое-кто у нас не противился строительству социализма…

И.И.: Да я ведь, кажется, ничего…

И.Н.: Пока ничего, однако тоже надо смотреть!

Картина 7.

Партийное собрание.

Безумный: Товарищи, успехи строительства социализма в нашей стране очевидны. Речь сейчас не о них. Есть у нас ещё люди, которые под личиной добросовестных тружеников скрывают звериную ненависть к социализму и вредят ему, как только могут. Мы должны быть бдительными.

(Гнучкошиенков просит слова)

Гнучкошиенков: Вот товарищ секретарь райкома очень верно обрисовал… Возьмём хоть наш завод. Вот, к примеру, Иван Ильич Телегин – давайте, рассмотрим его деятельность… (голос из зала: ”Работу!”)

Гнучкошиенков: Нет, деятельность. Вы скажете, что Иван Ильич – один из лучших наших начальников цехов, что он почти полностью искоренил авралы, что у него на первом плане – производство. Это так. Но мы должны быть бдительны, как выразился наш секретарь. Давайте спросим Ивана Ильича: как часто он лично проводит политинформации? где протоколы обсуждения выступлений стенгазеты? отчего до сих пор не заклеймён Сердюков, скрывший своё происхождение? Всё это, товарищи, проявления одной линии, видимо, Иван Ильич до сих пор не может забыть, как он был офицером царской армии… Двух мнений здесь быть не может: Телегина, как чуждого элемента, из партии исключить… (Все голосуют единогласно).

Интермедия

Сталин читает пьесу Афиногенова “Страх”:

Да… Ай да молодец… Нет, вы посмотрите, как пишет (читает):

“Восемьдесят процентов всех обследованных живут под вечным страхом окрика или потери социальной опоры. Молочница боится конфискации коровы, крестьянин – насильственной коллективизации, советский работник – непрерывных чисток, партийный работник боится обвинений в уклоне, научный работник – обвинения в идеализме, работник техники – обвинения во вредительстве. Мы живём в эпоху великого страха. Страх заставляет талантливых интеллигентов отрекаться от матерей, подделывать социальное происхождение, пролезать на высокие посты… На высоком месте не так страшна опасность разоблачения. Страх ходит за человеком. Человек становится недоверчивым, недобросовестным, неряшливым и беспринципным… Страх порождает прогулы, опоздание поездов, прорывы производства. Никто ничего не делает без окрика, без занесения на чёрную доску, без угрозы посадить или выслать. Можно ли после этого работать творчески? – Решительно, нет!”

Ай да профессор… Ай да учёный… Они вообще, эти учёные… С другой стороны, это и естественно – буржуазный интеллигент, насквозь пропитанный предрассудками старого мира, не может принять нашу революцию, как бы он ни пытался. Он – лишь временный попутчик. Он объективно примыкает к лагерю контрреволюции. Следовательно, классовая борьба продолжается – и даже в более острых формах…

Картина 8.

Квартира Ивана и Ольги.

Ольга: Ваня, послушай, когда же это прекратится? Ведь скоро и по карточкам ничего нельзя будет получить!

Иван: Оленька, не терзай меня и себя.

Ольга: Это ответ?

Иван: Тебе ответь, так ты, чего доброго, опять в партию заявление брякнешь.

Ольга: И ты до сих пор меня коришь? Не веришь?

Иван: Верю. Но времена пошли неважные. Паскудные, прямо скажем, времена. Голодно, бедно нам живётся – не беда, всё можно перенести – ради будущего. Хуже, что будущего-то теперь не видно.

Саша (входит): Мама, а мы сегодня на уроке правый уклон клеймили! И американский империализм! (Иван и Ольга молча говорят друг другу: “Вот оно, наше будущее…”)

Интермедия

Кабинет начальника правильной контрразведки в Глупове.

Гепеусов (Сиктранзитову): Как это так – нет никого?! Везде есть, а у тебя нет?! Сказано же ясно – десять процентов… Постой! Да сам-то ты кто? (стучит рукояткой нагана по столу) Мы ещё разберемся, кто ты такой! Даю тебе десять дней – чтобы список был готов. (Сиктранзитов уходит)

Гепеусов (по телефону): Вы это прекратите! Выполняйте распоряжение! Что значит – никого не останется? Повторяю в последний раз: незаменимых людей не бывает. Сколько бы мы их ни посадили, всё равно ещё много останется… Послезавтра доложите!

Гепеусов (по другому телефону): Ну и что с того, что он писатель? Для писателей что, другие законы установлены? … А, ну если он интересовался, тогда другое дело. Впрочем, вы на всякий случай выясните – что именно он там пишет… Вы ведь понимаете… Да, и потом мне докладную записочку подадите, а я её в случае чего…

Картина 9.

Лес. знакомые нам Даша и Катя (зри А.Толстой “Хождение по мукам”) гуляют.

Даша: Господи! Вроде здесь мы одни! Всего боюсь! Кроме тебя, некому и высказать… Слушай, ведь ты знаешь что Ивана Ильича исключили из партии… Ну так вот, дня два тому назад вызывал меня “этот” и расспрашивает: как, дескать, Иван Ильич, как себя ведёт, нет ли недовольства чем… Ты слышала – он с завода-то ушёл, устроился сцепщиком на железной дороге…

Катя: Скоро и до сцепщиков доберутся.

Даша: Катя! хоть ты меня не терзай! Скажи, как мне быть?

Катя: Я думаю, что тебе самое время покаяться: мол, виновата, не разобралась, что он за человек, больше не буду… Можно и развестись по этому случаю.

Даша: Ты что!? Ты!? Измену предлагаешь? Да нет, обычно “изменой” называется, если я спала с другим, а это… – нет слова такого!

Катя: Не кипятись. Дело ведь не в словах, а в поступках. Знаешь, сестрица, я тебе не рассказывала, что я пережила уже нечто такое – ещё в девятнадцатом году, на Украине, когда я учительницей там была. Тогда я тоже была осведомительницей – и ничего, жива, как видишь…

Даша: Каяться!… Катя!… Ну что же, иди, доноси и на меня! и на Ивана! и на всех! на всех! ой!…

Действие 4. 1936 год

Интермедия

Сталин слушает оперу Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда”, хор каторжан. Бормочет: “Что же это? Разве это музыка? Сумбур какой-то…”

Картина 10.

Комната скорости и строгости.

Гепеусов: Итак, гражданин Сергиенко, признаётесь ли вы в том, что собирались совершить террористический акт?

Сергиенко: Все обвинения, выдвинутые против меня, лживы и беспочвенны.

Гепеусов: Речь не о том. Нас пока не интересуют общие вопросы. Нам нужно только уточнить некоторые частности: когда вы были завербованы? кем? кто резидент? сколько вам обещали заплатить? кто ещё завербован? Советую вам отвечать откровенно – это для вашей же пользы. Виноваты вы, конечно, что называется, кругом, но не бессудная же у нас земля! У нас железный революционный закон! У нас даже конституция есть! Говорите!

Сергиенко: Все ваши обвинения – ложь! Вы ошибаетесь!

Гепеусов (сухо): Органы безопасности не ошибаются. Придётся выслушать вашу жену.

Сергиенко: Её не троньте! Она ведь ни в чём не виновата!

Гепеусов: Ага, забрало! Не беспокойтесь, её виновность мы ещё установим, и если она действительно ни в чём не виновата – никто её задерживать не будет. (Звонит. Входит Сиктранзитов) Гражданку Сергиенко пригласите, пожалуйста, к нам. А его до тех пор уведите.

Интермедия

Ночь. Слева – комната в квартире Ивана Ивановича, справа – комната в квартире Ивана Никифоровича. Окна занавешены светомаскировочными шторами, которые по идее надлежит употреблять при воздушной тревоге для затемнения. Двери заперты.

Картина 11.

Ольга и её дети – Саша и Валя – дома. Ночь. Над сценой – буквы: “Спите! Бог не спит за вас!”

Валя (ей 8 лет; хнычет): Мам, а где папа?

Ольга: Валюшка, спи…

Валя: Мам, а когда папа приедет?

Ольга: Спи, доченька, спи, прошу тебя… Проклятое время! Иван! Неужели я тебя предала? Что можно сделать мне, женщине, когда кругом всё сковано страхом?! Кого молить? Да и нет у меня слёз для мольбы! В кого стрелять? Да и нет у меня ни сил, ни… Я ведь женщина… Иван, прости меня! Что мне делать!

Валя (просыпается): Мам, а когда папа приедет, мы пойдём в лес? (СТУК В ДВЕРЬ)

Валя: Мам, это папа?… МАМА!!

Интермедия

Сиктранзитов (читает): Да, этот Иван Иванович, должен вам сказать, такая бестия… Надо доложить. А кто сообщил? А, Иван Никифорович Перерепенко! Вот сразу видно, что он – человек достойный! Ну, посмотрим, что ещё… Хм… Однако, надо сказать, что этот Иван Никифорович… тоже не очень того… Вот и верь после этого людям… Недаром Лаврентий Павлович нам говорил: “Никому сейчас верить нельзя, даже самим себе. Только мне – можно!” Да, народ-то у нас – вор… Слабый, расподлеющий… Ты ему добра хочешь, а он норовит тебя же в ложке воды утопить… Да, надо и о нём доложить…

Картина 12.

Гепеусов: Гражданка Самойлова? Очень приятно… Садитесь, пожалуйста… Скажите, знаете ли этого человека? (показывает на вводимого Ивана Сергиенко)

Ольга: Знаю. Это мой муж.

Гепеусов: Ну, а что ещё вам о нём известно? Рассказывайте, пожалуйста, всё без утайки – этим вы можете очень смягчить его судьбу. Ведь он хотел совершить теракт, а за это – высшая мера.

Иван: Неправда! Ольга, не верь!

Ольга: Я не верю… Это неправда… Пощадите, умоляю… (падает на колени)

Гепеусов: Я, конечно, могу оказать вам некоторую помощь, но только в том случае, если вы обо всём расскажете… (раздевает Ольгу взглядом) Если вам здесь неудобно, мы можем пройти в другую комнату, там нам никто не будет мешать… Решайте… (Ольга склоняет голову. Они уходят в “другую комнату”)

Иван: Ольга! Ольга… Кто же теперь я? Подлец? Или просто мразь? Скажите, как поступать в тех случаях, когда сделать ничего нельзя? Неужели надо ничего не делать? Не взирать? Старательно забывать обо всём, что некогда составляло существо твоей индивидуальности? Надо молчать?

Гепеусов (возвратившись, Ольге): Благодарю вас… за вашу ценную информацию… Но теперь речь о вас. Мне неприятно вспоминать эту давнюю историю, но таков мой долг. Скажите, вот в 1919 году вы были в подпольной организации; она была разгромлена белыми, а вы уцелели, понимаете, это наводит на мысль, что вы – провокатор.

Ольга: Это неправда!

Гепеусов: Допустим. Ну, а что скажет на это ваш муж – он ведь опытный агент?

Иван: Ольга невиновна в этом.

Гепеусов: Не желаете признаваться… Что же, имеете право… Хотя мне очень жаль вас, Ольга Васильевна – вы так красивы… и так нежны… и умеете быть ласковой, как никто… повторяю, мне жаль вас, но вы сами себя губите. Мы вынуждены будем вас… того…

Ольга: Прощай, Иван!

Иван: Прощай, Ольга!

Гепеусов: Чем прощаться, лучше бы взяли да и признались… А? А там, гляди, может быть, и помилуют… Ну, увести этих! (Сиктранзитову) Кто ещё на сегодня?

Сиктранзитов (читает, Гепеусов подписывает): Телегин Иван, бывший прапорщик царской армии… Телегина Дарья, бывший член подполья Савинкова… Рощин Вадим, бывший деникинский офицер… (голос его тонет в фортиссимо оркестра, видно только, как он раскрывает рот и листает бумаги)… Перерепенко Иван, выражение лица… Довгочхун Иван, непохвальное поведение…

Картина 13 (финал)

Иван Иванович и Иван Никифорович с лопатами в руках строят социализм. По сторонам – вышки с прожекторами и пулемётами.

Иван Иванович: Да, на воле, говорят, даже спичек нет…

Иван Никифорович (бежит): Гражданин начальник! Гражданин начальник! Вот этот говорит, что на воле – спичек нет!

Надзиратель: Да? Смотри у меня, сейчас лишний червонец схлопочешь!

Иван Никифорович (разгибая спину): Да если бы начальство свои выгоды понимало, разве заставило бы оно нас сразу по всей длине траншею рыть? Надо бы сначала вот этот участок вырыть – дело бы втрое быстрее пошло…

Иван Иванович (бежит): Гражданин начальник! Вот этот говорит, что начальство своей выгоды не понимает!

Надзиратель: Да? Червонец получит – я доложу.

Иван Иванович (подступая к Ивану Никифоровичу): Ах ты подлец!

Иван Никифорович (подступая к Ивану Ивановичу): Ах ты свинья!

(кидаются друг на друга и дерутся, катаясь по земле).

Надзиратели (хором): Глуповцам хлеба не нужно – они друг друга едят и тем сыты бывают! Глуповцам одежды не нужно – они приучились жить без шкур, но как бы с оными! Глуповцев сторожить не нужно – они сами друг за другом присмотрят! За ними следить не нужно – они сами обо всём донесут! Ай да глуповцы! (По авансцене пробегает бурая свинья, унося в зубах кочан гнилой капусты из последних запасов. Занавес).